Она сказала:

— Надо бы на тебя обидеться, но я не могу. Это — выше моих сил.

— Почему? — спросил он, заранее зная ее ответ.

Она молча потерлась носом о его щеку.

— Будто не догадываешься?

— С тобой я превратился в ребенка, — сказал он, не то сердясь, не то смеясь над самим собой.

Она сказала серьезно:

— Представь, я тоже превратилась в самого настоящего несмышленыша.

Гитара была очень старой, Татьяна подтянула струны, задумалась.

— Что же тебе сыграть?

Провела пальцами по струнам.

Она не докончила, оборвала себя.

— Что это? Сама сочинила? — спросил он.

— Нет, это один мой знакомый, — ответила Татьяна.

Он не поверил ей. Но не стал больше расспрашивать. Все время грызла, не давала покоя ревность к прошлому, ее прошлому, которого он не знал, не мог знать.

— Ты даже не похвалил меня, — сказала Татьяна. — Хорошо я пою?

— Очень, — ответил он.

Голос у нее был небольшой, низкий, очень выразительный.

Вершилов подумал: тот, кто хоть раз услышит, как она поет, уже никогда не забудет. Впрочем, оспорил он самого себя, может быть, ему кажется так только потому, что он влюблен в нее поверх головы?

Кто знает, как сложились бы их отношения в дальнейшем, если бы он не позвонил домой. Татьяна настояла:

— Надо позвонить. Мало ли что там дома?

Она оказалась права. Едва услышав его голос, Лера расплакалась.

— Наконец-то! А то я не знала, что делать. Тузик больна.

Тузик была младшая дочь, его любимица.

— Что с ней? — спросил Вершилов.

— Не знаю, кажется, что-то серьезное, — ответила Лера и замолкла. Может быть, не хотела больше говорить, а может быть, прервалась телефонная связь?

В тот же вечер Вершилов вылетел в Москву.

Татьяна провожала его на аэродром.

— Я прилечу, если все обойдется, — сказал он.

— Буду ждать, — сказала Татьяна.

Он не прилетел. У Тузика оказался гнойный аппендицит, ее отправили в больницу, сделали операцию. Целых пять дней она была между жизнью и смертью. Вершилов и Лера по очереди дежурили в палате.

Он вернулся на работу, и в тот же день, к вечеру, Татьяна позвонила ему.

Он был не один, в его кабинете сидели врачи из другого отделения. Он сперва было не узнал ее.

— Кто это? — спросил торопливо, потом вдруг узнал. Голос его дрогнул. — Это ты?

Должно быть, что-то изменилось в его лице, потому что врачи, один за другим, встали и вышли из кабинета, но он ничего не видел, никого не замечал.

— Где ты? — спросил.

— В Москве. Как дочка?

— Уже нормально. На днях выписывается домой.

— Рада за тебя, — сказала Татьяна.

На следующий вечер он приехал к ней домой, на Красносельскую. Она жила в высоком многоэтажном доме с лоджиями и деревянными, отделанными пластиком подъездами. У нее была маленькая двухкомнатная квартирка, необыкновенно элегантная на вид. Едва он вошел, как определил сразу же:

— Все выдержано в едином стиле по среднеевропейскому стандарту.

Она улыбнулась:

— Разве?

— А то сама не знаешь!

Разумеется, она знала, что квартира у нее отвечает требованиям самого взыскательного вкуса. В коридоре цветной фонарь на длинной, с замысловатыми кольцами цепи, на стенах различные маски, должно быть привезенные из зарубежных поездок, весь коридор в полках с книгами, поставленными вкось, от окна к окну зеленые плети вьющегося плюща, очень мало мебели, огромная софа, покрытая зеленым мехом, возле софы кофейный столик с инкрустациями, настольная лампа на столике, должно быть переделанная из фарфоровой вазы, старинное зеркало между окнами в затейливой бронзовой раме.