— Можем ли мы упрекать этого человека? — спросил Мэттью, — Если бы у меня был сын подобный этой жабе, было бы слишком благосклонно просто отправить его учиться в Академию. И я не уверен, что смог бы держать себя в руках каждый раз, глядя на его лицо, когда проклятые каникулы, наконец, наступали, и он возвращался ко мне.

Томас не выглядел убежденным этим аргументом. Мэттью сделал глубокий вдох:

— Ты не знаешь, что он сказал мне в тот день, когда нас исключили.

Томас всего лишь пожал плечами.

— Какой-нибудь вздор, я думаю. Он всегда говорит нелицеприятные вещи, когда перенервничает. Ты просто не слушай его.

Плечо Джеймса напряглось. Он всегда был главным мальчиком для битья у Аластера. По Томасу было видно, что он собирается защищать Карстаирса до самого конца. Но такая аргументация могла подпортить настроение и Джейми, и Томасу. Но даже ради них Мэттью не собирался меня свое отношение к Аластеру. Поэтому Мэттью просто сдался:

— Не могу представить никого, кто захочет его выслушать.

— Ну, хорошо, — ответил Томас, — Мне нравится его глупость, — он выглядел задумчивым: — Мне кажется, что он прячет свою боль за умными словами.

— Что за чушь, — не согласился Мэттью.

Томас был слишком мил, это была проблема Томаса.

Действительно, люди позволили бы быть вам худшим негодяем, если у вас есть тайная печаль или вы не очень хорошо ладите со своим отцом. Это определенно было то, на что стоило обратить внимание. Его отец был лучшим в мире, поэтому Мэттью не имел возможности быть жестоко униженным или печально забытым.

Возможно, Мэттью должен проводить время, размышляя о запретной страсти, как это делал Джеймс, Мэттью решил попробовать безответную любовь. Он смотрел в окно со всей силой, которую мог собрать. Он готовился лихорадочно протянуть руку ко лбу и бормотать «увы, моя потерянная любовь» или другую подобную ерунду, когда его вдруг стукнули книгой по голове. Честно говоря, Джейми был смертельным в этом деле.

— Ты хорошо себя чувствуешь, Мэттью? — Спросил Джейми. — Выглядишь так, будто страдаешь от лихорадки.

Мэттью кивнул, но он наклонил голову к пальто Джейми и остался там на мгновение. Мэттью никогда не думал, что Аластер может ревновать отца Джеймса. Он не мог представить, что ревнует к чьему-то папе. Имея лучшего папу, Мэттью был совершенно доволен им.

Если бы только он мог быть полностью уверенным в том, что Генри был его отцом.

* * *

Рано утром Мэттью не оставил флакон фейри и опрокинул каплю в клюквенные булочки своей мамы. Булочки получились пухлые, золотые, и вкусно пахнущие.

— Ты лучший мальчик в Лондоне, — сказала Кук, поцеловав Мэттью.

— Я полностью эгоистичен, — заявил Мэттью. — Потому что я люблю тебя, Кук. Когда мы поженимся?

— Да ладно тебе, — сказала Кук, угрожающе размахивая деревянной ложкой.

Когда Джейми был маленьким мальчиком, у него была своя любимая особенная ложка. Семья всегда вспоминала об этом. Это смущало Джейми до смерти, особенно когда дядя Габриэль дарил ему ложки на семейных собраниях. Отцы думали, что всякие жалкие шутки были хорошей идеей.

Джейми хранил эти ложки, которые дарил ему дядя Габриэль. Когда его спрашивали почему, он отвечал, что это потому, что он любил своего дядю Габриэля. Джеймс мог говорить такие вещи с искренностью, которая могла опозорить бы кого-либо еще.

После того, как Джеймс сказал это, дядя Уилл громко спросил, в чем смысл иметь сына, но дядя Габриэль выглядел тронутым. Дядя Габриэль любил Анну и Кристофера, но Мэттью не был уверен, что он полностью понимает своих детей.