Они подсели к самой лучшей в мире подруге Каттон. Она критически-брезгливо посмотрела на нее: «Ты уже готова? Пати только начинается». Настя подумала, что под конец эта Хлопчатобумажная обязательно будет пьяная, с размазанным от слез мэйк-апом, зажатая в углу каким-нибудь хуевым, никому не известным фотографом, заставляющим ее ехать с ним факаться. «Она похожа на Келли, на прошмандовок в Москве. Везде есть такие девочки».

Долли, лучшая в мире подруга Каттон, послала ту в бар за орешками.

— Она всегда такая… шумная? — спросила Настя, которая вовсе не была тихоней.

— Подожди, когда она сходит наверх в туалет. Тогда начнется настоящий перформанс, — Долли налила шампанское в бокал и протянула Насте.

Настя поняла — везде было одно и то же. Она только не знала — курят здесь траву или нюхают кокаин.

— Если бы она была топ-модель, ей бы прощалось. А она идиотка. Даже на чип-шоу ее не берут больше, — Долли потушила сигарету, не докурив и до половины. — Ты куришь? Эти очень крепкие…

Настя открыла сумочку и достала пачку «Кент лонд». В сумке у нее лежало несколько композитов, взятых на всякий случай. Долли заметила и попросила показать.

— Грэйт! Ты должна переехать в Нью-Йорк. В эЛ.Эй. хорошо, когда ты уже звезда или пенсионер. Но начинать там глупо. Я там жила шесть месяцев и очень много работала. Но все работы там очень местные, никто тебя никогда по ним не узнает. А здесь, стоит тебе показаться на нескольких хороших шоу, и все будут тебя приглашать. Если ты, конечно, не будешь, как Каттон. Идиотка.

Хлопчатобумажная «идиотка» прибежала с орешками, Герри и с очень толстой девочкой. У шторы тем временем было столпотворение, вспыхивали камеры, раздавались приветственные вопли.

— Вильямина со своей свитой пришла. Я советую тебе не показываться ей на глаза, дорогая Каттон. — Долли посмотрела на севшую на корточки Каттон, как на собачонку, и та, как собачка, закивала головой, положив руки-лапки на колени Долли.

Толстая девочка взяла Настин композит со стола: «У тебя такое лицо яркое, что совсем мэйк-апа не надо. А то ты будешь слишком sophisticated».

— Mother-fucker! — чуть не вырвалось у Насти. Она ненавидела это слово. «О, ты такая софистикэйтед! Как ты можешь быть такой софистикэйтед? О, мы не можем вас взять в массовки, потому что вы будете выделяться своей софистикэйтед.» Извращенный, искушенный, лишенный наивности — такой перевод давался этому слову в словаре Романова, которым пользовались в школе на Ферфакс. С последним Настя еще могла согласиться — никаких наивных мечтаний о том, что вот, подбеги сейчас Настя к Вильямине, та охнет, ахнет и сделает ее звездой, у нее не было.

— Это ты на обложке пластинки «Карз»? Альбом вышел в кандидаты на приз Grammy, — толстая девочка забросила в рот горсть орешков.

Настя даже не знала, что пластинка уже вышла.

— А где ты видела?

— Вчера no TV. Обложку выбрали в лучшую года. Тебе, наверно, очень здорово заплатили?

Настя сказала, что да, конечно. На самом деле ей заплатили, как за обычную работу, за три часа, минус 20 % агенту — 192 доллара. Впрочем, она была вспомогательным элементом, а не исполнителем. Почему же тогда ее взяли для обложки, а не исполнителей?

Моделей прибавлялось. В основном это были обычные манекенщицы, не звезды, но работающие. Нескольких Настя узнала. Одна девочка снималась для рекламы аспирина, другая для mini pads. Настя подумала, что не хотела бы быть узнаваемой по рекламе прокладок в трусы. «Да, мне нравится Грета Гарбо, а не Фара Фосет. Но и Гарбо сделали, как и Монро, — из рыжей Нормы Джин».