— Пожалуйся портье, — отвечает та и направляется, прихрамывая, к одной из кабинок. — Их научат уму-разуму. Ведь у этого отеля репутация, в конце концов.

Да как они смеют?

— Так ведь вы сами её рассыпали, — говорю я, беру бумажное полотенце и бросаю женщине у раковины. — Пожалуйтесь на это.

Женщина ахает, явно оскорблённая моей смелостью даже предположить, что она будет убирать за собой. Она пялится на бумажное полотенце, приземлившееся рядом с раковиной. Распрямив плечи и побледнев, она входит в соседнюю с её приятельницей кабинку. Поначалу её голос дрожит, но потом они с приятельницей продолжают жаловаться друг другу на еду и обслуживание. Я смотрю на их закрытые двери, гадая, как можно быть настолько грубыми.

Я так злюсь, что хочу пинками открыть их кабинки и сказать им, что нельзя так относиться к людям. Что деньгами благородство не купишь. Я бы попросила их не сообщать ничего портье, потому что Кеннет козёл и персонал его боится.

Но вместо этого я открываю дверь на выход и выключаю свет, погружая уборную в темноту. Женщины взвизгивают и начинают кричать о помощи, но я притворяюсь, что не слышу их и закрываю за собой дверь.

Я возвращаюсь к столику, но больше не хочу есть. Папа и Дэниел как раз заканчивают какой-то спор, который мне посчастливилось пропустить, а блины на моей тарелке стали бледными и сморщенными. Я осторожно сажусь и жду вопросов. Дэниел первым смотрит на меня, и у меня перехватывает дыхание, но я почти сразу выдыхаю, когда вижу, что его голова по-прежнему цела. Всё это мне привиделось.

— Ты в порядке? — спрашивает брат, в его голосе смешались паника и раздражение. Я киваю, отрезаю кусочек блинчика и отправляю его в рот. Если голод — причина моих галлюцинаций, то до конца поездки мне следует хорошо питаться. Блины холодные и сухие. Я делаю глоток воды и заставляю себя съесть ещё кусок.

— Твоя сестра сказала, что у неё болела рука, — отвечает за меня отец и бросает на меня тревожный взгляд. — Могла ли эта… эмоциональная вспышка быть как-то связана с этим?

Он думает про инсульт, как у мамы. Я знаю, что думает.

— Я в порядке, — уверяю я его, выпивая ещё воды перед следующим куском блинчика. Лурдес удалось успокоить меня, и мне не хочется больше думать об этом. Увидеть слабые места в её теории. — Вероятно, мне нужно больше есть, — прибавляю я и улыбаюсь. Неубедительно, судя по выражениям на их лицах.

— Завязывай с наркотиками, сестрёнка, — попивая кофе, бормочет Дэниел. Я смеюсь, а папа уже переключил всё внимание на моего брата. Он складывает руки на столе с таким видом настоящего отца, что в этом даже чувствуется какая-то фальшь.

— Теперь давай поговорим о тебе, — говорит новая, усовершенствованная версия нашего папы. — Алкоголь? Отключка? Дэниел, твоё поведение недопустимо!

Мой брат выпрямляется на стуле, потрясённый тем, что наш отец принялся его критиковать. Сжав челюсти, Дэниел упирается локтем на стол и наклоняется вперёд.

— Пап, мы уже давно покончили с допустимым поведением. И ты начал первым. Так что не надейся, что тебе удастся одурачить нас этой фигнёй, типа ты «отец года».

— Дэниел, — шепчу я, ошарашенная тем, что он так прямо высказывает всё отцу. Обычно, брат бы просто вылетел вон из комнаты, а позже излил бы мне душу. Но сейчас его щёки пылают, руки сжаты в кулаки. Я снова зову его по имени, и он смотрит на меня. Его агрессивный настрой испаряется. Мы втроём долго сидим в тишине, переваривая всё произошедшее. Я наблюдаю за отцом, жду его реакции. Чтобы увидеть, действительно ли он тот самый любящий нас мужчина, появившийся в начале ланча. Папа спокойно делает глоток воды и со звоном ставит стакан обратно на стол.

— Ты прав, — безмятежно говорит он.