Нет, ничего, шевелится. Жив и почти здоров. Вскоре придет в себя.

Присел я рядом с ним на колено и вкрадчиво проговорил:

— Беседы у нас предстоят теперь долгие. И откровенные, Святозар…

Глава 44

Михаил Ленковский отлежал несколько дней в погрангоспитале в Подмосковье. Горячо заверял врачей, что здоров, годен к работе. И его прям сегодня необходимо выписать и отправить в Москву, потому что дел там вагон и маленькая тележка.

В Москве, конечно, ему делать было нечего до окончания операции в Вийске-13. За ним в госпитале присматривали наши сотрудники — притом очень плотно, чтобы он сдуру, наглотавшись воздуха свободы, не попытался самовольно сорваться с места.

После того как мы разобрались с его братом, Михаила Ленковского доставили в столицу. И теперь он сидел передо мной, а я его отпаивал чаем с тарталетками.

Он держался на удивление хорошо. После стольких переживаний он с первых минут освобождения не страдал, не углублялся в себя — угрюмо и трагически. Не впадал в истерики и никого не обвинял в своих бедах.

Впрочем, оно и неудивительно. С его-то биографией. Лечь грудью на дот — не каждому такое под силу. И презрительно смотреть на бандеровцев, готовящих страшную казнь, не согнуться, не умолять о пощаде, а гордо принимать судьбу. Человек-кремень. Он заслуживал самого большого уважения.

— Когда не раз умирал, еще один раз — это уже не так страшно, — усмехнулся он, беря пирожное с блюдца.

В окно кабинета на Лубянке прожектором светило солнце, как всегда, немножко нервируя меня. А Михаил Ленковский, наоборот, радовался ему, подставляя лицо под ласковые лучи. Солнце для него было жизнью, до которой он все-таки дорвался, чудом выбравшись из ада сырого подвала рядом с береговым маяком.

— Самое страшное для меня было то, что остались недоделанные дела, — сказал Михаил. — И что буржуи, если им удастся затормозить нашу программу, получат преимущество. Уйдут в отрыв, который нам уже не преодолеть.

— Вы столько времени пробыли в плену. Ваши тюремщики о подмене не говорили?

— Один раз здоровяк сказал: «Не бойся за работу, она не встанет. Найдем, кем тебя заменить». Но я даже представить не мог, что такое возможно… Святозар! Чтоб его черти разодрали! Своими руками придушил бы!

— Не жалко? Родная кровь все же. Брат.

— Брат? Нет у меня брата. Есть матерый и подлый враг.

Произнес он эти страшные слова твердо и совершенно спокойно. Эх, жизнь, как любишь ты разводить близких людей по разные стороны баррикад.

Интересно, что нечто подобное сказал и Святозар сразу после задержания. В том самом штабном кабинете, сидя на стуле под картиной «Бурлаки на Волге». Хрипел как-то задушенно:

— Брата у меня нет. Тот коммуняцкий активист, что им числится, — это человеческий мусор. Его надлежит убрать.

— Не задалось у вас с уборкой. Сплошь все провалы, гражданин Ленковский.

— Ничего. — Он захихикал — как-то тонко и неубедительно. — Другие придут. Потому что имя нам — легион.

— Как и у всех бесов, — кивнул я — имел по старой памяти обучения в польской школе некоторое представление о Евангелии.

— Жалко, что эта тварина Миша еще жив, — угрюмо произнес Святозар. — Но ничего. Фатум не обманешь. Если мне суждено сдохнуть, братишка тоже не задержится.

— Помогут ваши хозяева? — заинтересовался я. — Вряд ли.

— А они тоже только орудия фатума. И фатум не обманешь. Он возьмет свое.

— Это вас в «Аненербе» просветили? — хмыкнул я.