„4 ч. 15 м. — Две из дам сильно побледнели, несмотря на „вернейшее средство“; они уходят вниз. Две другие выказывают видимое беспокойство.

„5 часов. — Удаляются: один супруг и один молодой человек. Уходя, они уносят в своем желудке только-что принятую дозу «вернейшего средства», но в каюту приходят уже без нее.

«5 ч. 10 м. — Леди № 3-й, два молодых человека и один муж уходят вниз, унося с собой особое мнение о „вернейшем средстве“.

„5 ч. 20 м. — Проходим карантин. „Вернейшее средство“ сделало свое дело и подействовало на все общество, кроме одной шотландки и автора этого ужасного лекарства.

„Приближаемся к маяку. Шотландка удаляется, опустив голову на плечо буфетчицы.

«Входим в открытое море… Удаляется доктор!»

Теперь, кажется, состав общества прочно установился. За столом сидит гораздо меньше пассажиров, чем в начале путешествия.

Наш капитан — серьезный, красивый великан, лет 35, с загорелыми руками таких величественных размеров, что невольно перестаешь есть, любуясь ими, и задаешь себе вопрос: хватит ли ему целой телячьей шкуры на одну перчатку?

Общего разговора нет. Он делится между отдельными парами. С разных концов долетают отрывочные фразы. Вот, например, говорит бермудец, пробывший тринадцать лет в отсутствии: «В природе женщин задавать избитые, ни к чему не ведущие, непоследовательные вопросы, вопросы, приводящие вас от ничего незначащего начала к ничему неведущему концу». Ответ бермудца, пробывшего в отсутствии тридцать семь лет: «Да, и при этом еще думают, что они обладают логическим, анализирующим умом и рассудочными способностями. Так и видишь, как они начинают возбуждаться, когда чуют в воздухе какое-нибудь рассуждение». Это уж настоящие философы.

Два раза с тех пор, как мы вышли из порта, наша машина останавливалась минуты на две. Теперь опять остановилась. Бледный молодой человек задумчиво произнес: «Ну, вот машинист опять уселся отдыхать».

Серьезный взгляд капитана. Могучие челюсти его на минуту перестают работать. Захваченный вилкой картофель останавливается на полпути в его открытый рот. Он спрашивает ровным голосом: «Так вы думаете, что машинист двигает корабль ручкой, которую он вертит руками?»

Бледный юноша думает с минуту, и затем отвечает, поднимая свои невинные глаза: «А разве нет?»

Дальнейший разговор сразу обрывается и обед оканчивается в относительном молчании, которое нарушается лишь журчанием моря да усердным щелканьем челюстей.

Покурив и прогулявшись по палубе (качки не было, чтобы мешать нашим движениям), мы начали подумывать о вистике. Спросили живую, услужливую ирландку-буфетчицу, есть ли на корабле карты.

— Спаси Бог вашу душу, голубчик! Конечно, есть. Правда, неполная колода, но не настолько неполная, чтобы это могло иметь значение.

Тут я вспомнил о морокском ящичке с картами, который я нечаянно сунул в чемодан, приняв его за флакон с чем-нибудь.

Таким образом часть нашей компании убила вечер за картами; мы сыграли несколько роберов и все были готовы к шести «склянкам», корабельному сигналу, по которому полагается тушить огни и ложиться спать.

Сегодня после второго завтрака в курительной каюте много болтали. Старые капитаны рассказывали массу случаев из капитанской жизни. Особенно болтлив был капитан Том Боулинг. У него есть это пристрастие к подробностям, которое является иногда у людей, привыкших к уединенной деревенской жизни или к жизни на море в долгие плавания, когда делать почти нечего и нечего дорожить временем. Дойдя до самого интересного места в рассказе, он говорит: «Ну-с, так вот, как я вам рассказывал, руль был сломан, корабль пущен по ветру, носом вперед, прямо на ледяную гору.