От меня ничего не требуется — только сидеть по уши в пене, блаженно смежив веки, и временами издавать хотя бы какие-то звуки, чтобы Лариска знала, что я еще не умер от неги.

— А где Фимка?

— В комнате. Выпивает с Борисом Ильичом.

Я прислушиваюсь. И вправду, за шумом воды слабо слышатся Фимкин насморочный тенорок и скрипучий баритон древнейшего советского писателя. “Вы все время путаете, господин писатель из мезолита, Деятелей искусства с деятелями культуры, а это говно совершенно иного порядка!” — “Возможно, и путаю, но что вы называете культурой? Вся культура при любом удобном случае норовит утечь из этой страны. И потому у нас в музыке, например, интеллектуальным взлетом является “Что ты прячешь между ног”, а что рождается в литературе, я даже при вас погнушаюсь вымолвить вслух…”

 — Господи, до чего все хорошо-то складывается! — вырывается у меня. — Я же боялся, что он уедет не простившись.

— Уедет он, жди! — фыркает Лариска. — Ему здесь интересно. Его в ближайшие недели из Гигаполиса поленом не вышибешь…

— Послушай, — страшное подозрение закрадывается в мою измученную душу. — А его ты сегодня тоже… мыла?

— Ну разумеется! — Лариска дергает плечиком, словно я сморозил какую-то несусветную и даже малоприличную глупость.

В общем, глупость и есть. Чего я, в самом деле, вздумал вдруг корчить из себя? Тоже мне — “Отелло рас­свирепелло…” И потом, жена Цезаря вне подозрений. Ну, пускай не жена, а только любовница. Все равно.

— А как твой урох?

— Барином живет. Я ему в кладовку пряжи набросала, так он ее целыми днями мотает и перема­тывает.

Теплая Ларискина рука гладит меня по лицу, и я, улучив момент, целую ее в мыльную ладошку.

— Нет-нет, — протестует она. — Я пришла тебя вымыть, и я тебя вымою. Все остальное — ночью. Если не напьешься, как в тот раз…

Я разнежен и слаб, как дитя. Меня можно поддевать ножом и мазать на хлеб. Я даже не без предвкушения подумываю, а не жениться ли мне на ней. Почему бы и нет? Не школяры, чай. Давно знакомы, притерлись. Любить ее хорошо, она благодарная любовница. Все ее прежние связи я легко и непринужденно пресеку. В самом деле, сколько же можно?! Меня в последнее время окружают сплошные одинокие волки. И волчицы тоже. Я и сам такой же волк. Я разведен и даже не знаю, что происходит с моей прежней женой. Ерголин — вдовец. Индира — не то андрофоб, не то андрофаг, в общем — холостячка. Живем как выродки. С выродками боремся и сами стали… как они.

Ладно, успеется еще поразмыслить и об этой любопытной перспективе.

— Лариска, не могу ручаться. Может быть, и напьюсь. Хотя вряд ли опьянею. Эскорана нажрался…

— Ненормальный! — всплескивает она руками. — Сердце надсадишь!

— Мы пережили сегодня такое, что по справедливости на каждом углу Гигаполиса должна стоять бочка с бесплатной водкой.

— И я тоже пережила?

— И ты. И писатель твой. И урох. Все пережили. На этот раз.

— А что будет в следующий раз?

— Если бы знать, Лариска, если бы знать…

10. НОВОСТИ ГИГАПОЛИСА

Из новостей минувшего часа:

Криминальная хроника

Как стало известно, этой ночью, примерно в 22.30 в аварии погиб старший инспектор отдела по борьбе с тяжкими преступлениями Департамента охраны порядка округа Старый Город Серафим Ерголин. Его элкар модели “Жигули-турбо” на огромной скорости почти отвесно врезался в землю в ста метрах от дома, где старший инспектор снимал квартиру. По утверждениям дирекции Департамента, Серафим Ер­голин являлся одним из старейших и наиболее опытных сотрудников криминальной службы.