– Власть никогда не будет принадлежать народу, – устало произнес отец. – Будет только видимость народовластия. А знаешь почему? Весь секрет в том, что власть народу не нужна. Для них это слишком тяжелая ноша и непомерная ответственность. И потому люди с готовностью построятся в шеренги, как только объявится командир. Они хотят, чтобы ими управляли и говорили, что делать. Они жаждут этого. Ничего удивительного, ведь человечество для того и было создано, чтобы служить и подчиняться.

Мы обменялись еще несколькими ударами. Оба были в крови. Глядя на него, не смотрелся ли я в зеркало, показывавшее меня через несколько десятков лет?.. Прочитав его дневник, я могу оглянуться назад и безошибочно сказать, каким он видел меня в минуты нашего сражения. Даже не меня; во мне он видел человека, каким должен был бы стать сам. Если бы в тот момент я знал о нем столько, сколько знаю сейчас, насколько бы это изменило ход событий?

Ответа на свой вопрос я не знаю. Я искал ответа, но до сих пор не нашел.

– Значит, если в человеческой природе заложено подчиняться, кто, как не тамплиеры, лучше справится с управлением? Ты это хотел сказать? Для меня это негодный выбор. И не только для меня.

– Дело не в выборе, а в правде, – возразил отец. – Принципы значительно отличаются от реальности, и общего у них не больше, чем у лошади с тигром. Я вижу мир таким, какой он есть, а не таким, каким бы я желал его видеть.

Я атаковал его, он оборонялся. В коридоре снова не было других звуков, кроме звона стали. К этому времени мы оба устали. Сражение потеряло первоначальную остроту. На мгновение мне даже подумалось, что оно утихнет само собой. Ведь могли же мы молча разойтись и, как прежде, дальше двигаться каждый своей дорогой? Нет, не могли. Наше сражение не могло быть таким. Я вдруг отчетливо это понял. В глазах отца я увидел такое же понимание. Наше сражение должно окончиться здесь, смертью одного из нас.

– Нет, отец, – сказал я. – Ты прекратил борьбу и хочешь, чтобы и мы сделали то же самое.

На этот раз ядра ударили где-то совсем близко от нас. Теперь уже со стен посыпалась не пыль, а обломки камней. В следующий раз ядра ударят еще ближе. Так оно и случилось. В коридоре появился зияющий пролом.

Я склонился над отцом. Он посмотрел на меня и чуть шевельнулся. Его рука потянулась к мечу, но тот лежал слишком далеко. Я ногой оттолкнул меч еще дальше. Морщась от боли, я снова склонился над отцом.

– Сдавайся, и я сохраню тебе жизнь, – сказал я.

Мое запыленное лицо обдувал ветер. Пролом давал достаточно естественного света, чтобы как следует рассмотреть отцовское лицо. Оно вдруг показалось мне очень старым. Это было лицо усталого, израненного человека. И все же отец нашел силы улыбнуться:

– Смелые слова для человека, который вот-вот умрет.

– Ты сам не в лучшем состоянии, – ответил я.

– Да, – улыбнулся он, обнажая перепачканные кровью зубы. – Только я не один.

Обернувшись, я увидел двоих его людей, бежавших сюда с мушкетами наготове. Оба остановились в нескольких шагах от нас. Взглянув на них, я снова посмотрел на отца. Тот, кряхтя, поднимался на ноги. Увидев стрелков, он успел махнуть им рукой. Это и спасло меня от участи быть застреленным на месте.

Он прислонился к стене, откашлялся, выплевывая окровавленную слюну, затем посмотрел на меня:

– Даже когда твои собратья близки к победе… со временем мы снова поднимемся. И знаешь почему?

Я покачал головой.

– Потому что наш орден был построен на реальном понимании вещей. Нам не требуется никакого кредо. Никаких наставлений от старцев, выживших из ума.