– Все, на позиции, – велел Ровнин. – Ждем. И тихо. Чтобы ни звука!

Дождь лил все сильнее, Николай, затаившийся за большущим памятником, на вершине которого расположился очередной грустный ангел с лирой в руках, промок до нитки, а чертов чернокнижник все не шел и не шел.

И только когда его зубы против воли начали от холода постукивать сами собой, он наконец услышал чье-то негромкое бормотание и шаркающие шаги.

Прекрасно понимая, что делать этого нельзя, он все же осторожно глянул в сторону дорожки, ведущей к мавзолею, где увидел сгорбленного и неопрятного старика, закутанного в какое-то рванье и медленно бредущего по дорожке.

Картина, прямо скажем, была невеселая, поскольку павшее величие всегда выглядит жалко. И по всему это зрелище должно было бы пробудить в сердце оперативника хоть какое-то сочувствие, как обычно это и случается с людьми, быстро забывающими о недавних грехах тех, кого они жалеют, но, странное дело, его в помине не имелось. Почему? Кто знает. Наверное, потому, что количество зла, скрытого в том, кто подчинил себе данное тело, было слишком велико. И еще потому, что Николай знал: тот, кто сейчас шел к мавзолею, никогда никого бы не пожалел. Это уж наверняка.

Старик вдруг остановился и завертел головой, так, будто что-то учуял. Появилось в его обличье в этот миг нечто крысиное, опасливо-беспощадное. Николай замер, уже пожалев о том, что вообще какие-то телодвижения совершил. Но обошлось. Старик снова двинулся вперед, снова начав что-то бормотать себе под нос, и вскоре исчез в черном проеме входа, ведущего в старинное строение.

А дальше события покатились кувырком. Через минуту в склепе что-то скрежетнуло, потом грохнуло, оттуда послышались какие-то крики, звуки борьбы, следом грохнул выстрел, а за ним раздался крик Ровнина:

– Мигом ко мне!

Эхо, вызванное голосом Олега Георгиевича, еще гуляло под сводами здания, а оба оперативника уже были внутри с включенными фонариками и смотрели на черный проем хода, ведущего куда-то вниз, а до того скрытого под одним из старинных массивных саркофагов.

Что до старика-чернокнижника, так он был распластан на полу, Ровнин и Михеев держали его руки, на запястьях которых красовались два черных браслета, изукрашенных какой-то клинописью, а в рот надежно забита пестрая тряпка.

– Оба – вниз, – коротко приказал Николаю начальник. – Ищите череп. Он точно где-то недалеко от входа, не стал бы этот паразит его куда-то вглубь ходов уносить, слишком это дорогая для него вещь. Случись чего, ведь можно до него и не добраться.

Фон Швальве задергался, с ненавистью глядя на Нифонтова, его глаза, казалось, вот-вот выскочат из глазниц.

Николай не удержался от, что уж там, прямо скажем, злобной улыбки и первым начал спускаться в темноту подземного хода. За ним последовала Женька, а за той пристроились два оборотня в своем животном облике.

Там, внизу, оказалось предсказуемо темно, сыро и тесно. Это тебе не тоннели метро, где куча народу прокладывала чуть ли не проспекты, эти ходы были выкопаны для других целей. Каких? Кто знает. Может, схорониться на время от напасти, может, зачем еще. Впрочем, делались они на совесть, если за столько лет, вернее веков, не обрушились ко всем чертям.

Лучи двух фонариков скользили по стенам, по полу, утоптанному в незапамятные времена до состояния камня, выхватывали из темноты невесть куда ведущие повороты.

– Чую, мы тут надолго, – пробормотала Мезенцева. – Вон еще один отнорок. Может, разделимся?

– Плохая идея, – отозвался Николай. – Потом не только череп, но и друг друга искать начнем. Эй, волкодлак, может, ты пособишь? Понимаю, что просьба нескромная, ты волк, а не собака, но все же? Наверняка этот хрен рядом со своим черепом время проводил.