|
..- бормотал Патрик, - знаешь, в детстве и юности, когда надо мной закипала листва, я видел, как "Мэйфлауер" поднимает паруса и возвращается домой, в старую Европу. Хвастищев не ответил, его вдруг продрал озноб, и ноги неожиданно отказали ему. Тандерджет оглянулся и увидел, что друг его стоит посреди аллеи, вперив взгляд в листву. - Что с тобой, Радик? - Пат, посмотри-ка- часы! Видишь, среди листвы часы висят! - Вижу. Полчетвертого. Значит, дело уже к утру идет. - А может, вечер? - Хвастищева стала охватывать дрожь, и он затрепетал вдруг на глазах у товарища, словно листва. - Спокойно! - гаркнул Тандерджет. - Полчетвертого после полудня летом совсем светло. Это полный день, а не вечер. - А ты уверен, Пат? Уверен, что лето сейчас? - Да посмотри же ты вокруг, остолоп! Видишь, листья зеленые! А теплынь-то какая! Сейчас лето! - Ой ли, Пат?! Ой ли?! Меня вон дрожь бьет! Разве не видишь? - Дать бы тебе по зубам, Радик! Небось перестал бы трястись! В листве вдруг появился Ужас. Потом он перекинулся и на небо, на розовеющие верхние этажи домов, но главный Ужас, конечно, скрывался в словах "половина четвертого", и они колотились в горле Хвастищева, словно агонизирующий воробей. Единственным человеческим явлением в мире распространяющегося ужаса были глаза Патрика, но и на них уже начала ложиться тень солнца. - Ой ли. Пат?! Ой ли?! Утро, говоришь? Север, говоришь? Юг? - Хвастищев погибал, но хватался еще за малейшую уловку, словно пытаясь еще обмануть непостижимый и не верящий ни во что Ужас, но вот не выдержал и сломался, заплакал. - А вдруг часы эти стоят? Потом он увидел летящий в лицо кулак товарища, опрокинулся на спину и неожиданно не умер, а стал просматривать цветной панорамный Сон о недостатках В ту ночь в театре на балконе ночи "Севильского цирюльника" давали и НЕДОДАЛИ! По зеленым шторам я полз наверх, чтоб в книгу предложений вписать мою любовь, любовь к Россини. Россини милый, юный итальянец, твоя страна, твои ночные блики, твои фонтаны, девушки и флейты обманом мне НЕДОДАНЫ сполна! Меня надули явно с увертюрой, мне недодали партию кларнета, в России мне Россини не хватает, и это подтвердит любой контроль! Милейший Герцен, не буди Россию! Дитя любви, напрасно не старайся! Пускай ее разбудит итальянец, бродяга шалый в рваных кружевах! Я полз по шторам к вышнему балкону, минуя окна, в коих поэтажно струилась Австрия и зеленело Осло, мерцала Франция и зиждился Берлин. Внизу добрейший участковый Ваня гулял, лелея меховой подмышкой массивную, как Гете, книгу жалоб, насвистывал пароли стукачам. |
