В ее хихиканье вплелся смех внука. Глубокой ночью по городу мчалась неосвещенная машина, в ней сидели бабушка с внуком и смеялись.

В два часа ночи железнодорожная станция была безлюдна и плохо освещена. Только в запертом пустом зале ожидания горела одна лампочка. Мужчина предварительно ознакомился с порядками на станции и поэтому знал, что зал ожидания запирают в половине одиннадцатого вечера и отпирают в половине пятого утра, за пятнадцать минут до прихода первого утреннего поезда. Он также знал, что зал ожидания запирался на дерьмовый замок. Красть там было нечего, так что простого замка с подпружиненным засовом было вполне достаточно. На привокзальной площади стояли три машины.

Мужчина выбрал место возле самого зала ожидания, невдалеке от автоматической кассы, припарковал там свою машину, открыл дверь и вышел на мостовую.

— Я мигом вернусь, — сказал он старухе.

Стоит ли бросать двадцатипятицентовик в кассу, подумал мужчина. После недолгого раздумья решил бросить, чтобы его машиной не заинтересовались патрульные полицейские, если им вздумается нагрянуть на привокзальную площадь в то время, когда он будет орудовать в зале ожидания. Он опустил монету в кассу, повернул ручку, кивнул головой, поднялся по ступенькам на платформу, обошел вокруг здания вокзала и подошел к двери, выходившей на пути. В зал ожидания можно было проникнуть и через другую дверь, но та дверь была видна с улицы, а в его планы совершенно не входило, чтобы кто-нибудь заметил, как он отмыкает замок.

Ночью через станцию не проходил ни один поезд — это он проверил по расписанию. Быстро и бесшумно отомкнул замок при помощи своей кредитной карточки «Американ экспресс», дернул на себя дверь и оставил ее приоткрытой.

Старуха сидела на заднем сиденье машины — там, где ее оставил внук, — и тихо плакала. Он открыл переднюю дверь со стороны пассажира, взял лежавший на сиденье плед, перекинул его через руку и только после этого распахнул перед ней дверь.

— Нам пора идти, бабушка, — сказал он.

Она молча позволила поднять себя с сиденья. Хрупкая, почти невесомая. Внук взял ее на руки и понес по ступенькам на платформу, а она беззвучно плакала, прижавшись к нему, и слезы ее капали на его плечо. Он быстро подошел к полуоткрытой двери, внес ее в зал ожидания и осторожно притворил за собой дверь.

— Здесь хорошо и тепло, — проговорил он.

Старуха плакала.

— И нечего бояться, — прибавил внук.

Он поднес ее к скамье, стоявшей у стены, которая выходила на улицу, и опустил на сиденье возле подлокотника.

— Здесь вам будет удобно, — сказал он. — Лампочка будет гореть всю ночь, так что вам нечего страшиться. Около четырех часов утра сюда придут люди, они позаботятся о вас. Ни о чем не беспокойтесь.

Старуха плакала.

— Ну я побежал, — произнес он.

Старуха всхлипнула.

— Прощайте, бабушка, — сказал внук и оставил ее одну в зале, освещенном тускло горевшей лампочкой.

К бабушкам-подкидышам в больнице уже успели привыкнуть. Они начали поступать в Неотложку около десяти лет назад. Первую старуху обнаружили у двери покоя экстренной помощи. Она сидела в кресле-коляске, к ее груди была пришпилена написанная от руки записка: "Меня зовут Абигайль.

Я страдаю болезнью Альцгеймера. Пожалуйста, помогите мне". В том году каждый месяц в больницу подбрасывали от пяти до десяти стариков, три года спустя их поток достиг пика, а потом пошел на убыль и упал до двух-трех человек в месяц.

— Вы знаете, как вас зовут? — спросил Фрэнк Хэггерти, главный врач больницы. Один из двух врачей, стоявших возле кровати старой дамы.

Это был 63-летний мужчина с гривой седых волос, синими глазами, от которых невозможно было отвести взор, и продубленной на солнце морщинистой кожей.