И странное чувство им овладело – обреченности и вместе с тем облегчения, что все закончилось. Что это конец не только жизни, но и ожиданию смерти. Только каждый следующий шаг давался ему тяжелее. Близилась проклятая команда «пли!»…
Но привели его на второй этаж к заместителю начальника тюрьмы. Там пожилой, с пышными усами, мужчина в строгом костюме-тройке, представившийся прокурором, с каменным лицом отчеканил:
– Президент подписал указ о помиловании Станислава Ковганя с заменой смертной казни пожизненным тюремным заключением.
Пожизненное? Дантист усмехнулся. У него была твердая уверенность, что Польше столько не протянуть…
Глава 4
Хорошо обустроенные теплые казармы и аудитории достались советским курсантам в наследство от юнкерского училища, образованного еще в середине девятнадцатого века. Потом здесь было императорское пехотное училище, а при советской власти – мусульманские командные курсы, татаро-башкирская командная школа. А в 1937 году вновь вернулось название «пехотное училище». И здесь Ивану Вильковскому предстояло учиться долгие, в его-то возрасте, два года.
Он легко вошел в четкий армейский ритм. И заслужил у сокурсников славу службиста и педанта. Не было случая, чтоб он сознательно не выполнил приказ. Самоволки, беготня по падким до курсантов девушкам – это все не для него.
– Ну, ты прямо как машина, Ванюша, – подначивали его курсанты, отдыхая на травке после марш-броска с переходом в тактическую задачу.
– Нет, – качал головой Иван. – Машина – это мы все. А я только хорошо смазанная деталь.
– Ну, учись, деталь, – хмыкали курсанты, пришедшие из войск и считавшие, что жизнь знают.
– Вы, правда, не понимаете? Вызубренный урок – это спасенная жизнь там, на войне. Невыученный урок – погубленная жизнь. Пока есть возможность – надо учиться.
И он учился. Долбил военные премудрости. Без усилий освоил топографию. Тактика вообще будто для него создана – преподаватели удивлялись его умению сделать единственно верный ход в сложной обстановке. Стрельба, сборка и разборка оружия, изнурительные марш-броски – это все его. Зато уставы, тыловые премудрости, военное законодательство, методические дисциплины, химию, медицинскую подготовку зубрил через силу, поэтому тратил на них больше времени. Но ведь без них командиру тоже никуда. Чего совершенно не переносил, так это шагистику, отнимавшую драгоценное время.
При этом он продолжал заниматься боксом и без особого напряжения стал чемпионом округа.
– Ну ты и бьешь, курсант, – сказал очухавшийся после нокаута на окружных соревнованиях здоровенный сержант-артиллерист.
К Ивану не раз подкатывали именитые тренеры, обещали златые горы, любовь всего советского народа, участие в соревнованиях за рубежом, что походило на сказку. Надо только дать согласие – а со службой вопросы решат. Но он знал – его призвание не ринг, а поле боя. И поэтому надо учиться, учиться и учиться.
Гоняли преподаватели курсантов от души, пытаясь втиснуть в два года обучения столько, сколько еще недавно давали за три. Не все выдерживали такой темп. К выпуску отсеялось семь процентов – по неуспеваемости, низким морально-политическим качествам, дисциплинарным проступкам. Но это приемлемый и полезный отсев. Ивану не хотелось, чтобы его фланги в бою прикрывали ненадежные люди.
В конце 1939 года СССР вернул Западную Украину и Белоруссию. Зимой курсантам выделили несколько дней отпуска. И Иван смог насладиться привычными разговорами с дедом под ароматный чай, который приносила мама в больших фарфоровых кружках.
– Поляки нашей семье, конечно, кровные братья, – вещал дед, воодушевленный возвращением России на свои исконные земли. |