Она заморгала. Поэт, чтоб его.

– Обязанности прежде всего?

– Не прежде всего. Прежде многого. Понимаешь? – спросил он мягко. – Скажи, что понимаешь.

Кто, как не иссарам, понимает законы обязанностей? И все же она почувствовала раздражение.

– Понимаю. Но знаешь, это может не иметь значения. Через сто, да что я говорю – через десять лет никто об этом и не вспомнит. Твой выбор оценят на основании того, что запишут в книгах такие, как Оглал из Физ, а они напишут то, что диктует им собственный интерес. Если – чтобы понравиться новому владыке – выставят тебя идиотом и трусом, который дал себя зарезать, словно жертвенное животное, то так оно и станет. Потому что истории о прошлом плетут те, кто выжил, дурень. Понимаешь? Скажи, что понимаешь.

Он засмеялся, и сразу слетела с него вся злость. Это был смех переводчика, ученого, поэта. Мужчины, который был с ней в пустыне, когда они убежали от бандитов.

– Я же говорил, что это тебе должно быть владычицей Коноверина. Прославляли бы твою мудрость и проницательность, а я, как князь-консорт, правил бы в сиянии славы своей госпожи.

Своей госпожи. Он это сказал. Впервые сказал открыто.

– Мечты, – прохрипела она.

– Именно. Мечты. Выпьем же за них, – он опустошил свой бокал несколькими длинными глотками. – Обещай мне… хотя бы, если что-то случится и ты не сможешь… если все закончится… ты убежишь, чтобы рассказать правду хотя бы кому-то.

– Ничего такого не случится, ты об этом знаешь.

– Знаю. Но вдруг?

Она вздохнула, чувствуя усталость, словно вот-вот закончила многочасовую молитву, без сна и отдыха.

– Ладно… Не станем об этом говорить, хорошо? Завтра тебе понадобятся все силы.

– Я знаю…

Он вдруг резко поднялся – так, что опрокинутый стул ударился о пол.

– Пойду. Я должен идти. Если останусь…

– То что?

– Ничего. Могу не найти в себе достаточно отваги, чтобы встать в Оке. А тебя могут убить за эту последнюю ночь.

– Потому что новый лев станет принимать гарем?

Он поднял брови:

– Не понимаю.

– Неважно. Ступай. Увидимся завтра на рассвете.

Он улыбнулся именно так, как улыбался ей в пустыне, и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

Деана отставила едва пригубленный кубок. Миновала полночь, с этой минуты она не должна ничего ни есть, ни пить, чтобы встретить конец своего паломничества, согласно обычаю. Снова уселась на постели, оглаживая красивую та’чаффду из темно-желтого шелка. Взглянула на свои сабли. Ей осталось сделать еще одну вещь. В Кан’нолет нельзя позволять себе ни единой фальши.

Глава 20

Он был только куском мяса, висящим на мясницком крюке.

Поврежденное колено пульсировало тупой болью, сломанные ребра рвало в ритме ударов сердца, и если он верно чувствовал, то припухлость над глазом медленно превращала его лицо в гротескную маску.

Вор попытался представить, как он выглядит.

Образ женщины, обнимающей окровавленного паренька, взорвался у него в голове чередой картин.

Альтсин сперва их не видел. Выходя из-за угла, наткнулся на группу сражающихся. Десять, может, двенадцать юношей с Дурвонами, вытатуированными на предплечьях, атаковали трех старших мужчин, которые, встав в полукруг, блокировали улочку, защищая коленопреклоненную женщину, прижимающую к себе паренька лет двенадцати. Разбитая голова ребенка бессильно свисала, левый его глаз заплыл, а кровь расплывалась под слезами матери.

Сражение набирало темп.

Мужчины, защищающие женщину и ребенка, были хорошо одеты, как удачливые купцы, и вооружены тяжелыми палицами, наверняка вынутыми из руин ближайшей лавки.