Мужчины, защищающие женщину и ребенка, были хорошо одеты, как удачливые купцы, и вооружены тяжелыми палицами, наверняка вынутыми из руин ближайшей лавки. Противники применяли короткие палки, куски цепи, утяжеленные свинцовыми грузилами, и кастеты. Ни одна из сторон не использовала голых клинков, что не отменяло кровавости столкновения.

Двое юношей уже лежали на брусчатке, третий отступал, сжимаясь и держась за живот, зато один из купцов то и дело отирал предплечьем заливающую глаза кровь, а второй со все бóльшим трудом отбивал атаки. Долго они не выдержат.

– Помоги нам! Прошу!

Женщина смотрела на Альтсина с мольбой в глазах, указывая на находящуюся в конце улочки дверь со знаком Склоненного Дерева.

Воспоминания начали бледнеть. Он тряхнул головой, пытаясь нагнать их.

Он подбежал к женщине, подхватил мальчишку и помог занести его в храм Дресс. Ворота услужливо отворились, впуская сперва их троицу, а потом и мужчин, все еще держащих в руках импровизированное оружие. Ватага щенков остановилась перед дверьми в мрачном молчании, но внутрь войти не пыталась. Владычица Ветров имела в Понкее-Лаа верных последователей, поскольку многие из моряков предпочитали во время плавания больше доверять ее милости, чем капризам Аэлурди, чаще вызывавших ураганы, чем постоянный ласковый ветер, – а морские волки могли бы посчитать себя оскорбленными, обесчести парни пристанище богини. Кроме того – свидетельство мудрости здешних жрецов, – перед дверьми стояли четверо стражников в полном вооружении. Альтсин помнил, что это его удивило: в Понкее-Лаа, который он покидал, храмовая стража исполняла функции представительские и только по праздникам носила ламеллярные доспехи, стальные шлемы и тяжелые щиты.

– Он не сказал ничего дурного. – Женщина с плачем отирала кровь с лица ребенка. – Точно ничего дурного не сказал. Отчего они…

– Потому что это молокососы, которые считают себя святым воинством единственной истины и готовы ради нее убивать. – Он помнил, что произнес эти слова тихо, гнев тлел где-то глубоко внутри, прикрытый слоем льда. – Они как стая бешеных собак. Нужно следить за словами, жестами и взглядами.

Воспоминание о гневе было странным. Вор почти не сомневался, что эмоции эти – его. Хотя он несколькими годами ранее сам был одним из уличных забияк, вдруг понял, что ему сложно воспринимать себя таким же, как та мрачная банда, все еще стоявшая перед храмом Дресс с полным разочарования упорством. А самым странным было то, что Альтсин оставался уверен, что и он тоже в ярости. Но должен же он чувствовать хотя бы тень симпатии к тем, кто сражается – как ни крути – с его знаком, вытатуированным на коже.

– Следить? Он только сказал, что Великая Мать мудрее Реагвира, потому что мать всегда мудрее своего ребенка. Я сам слышал. – Самый старший из тройки мужчин, тот, с разбитой бровью, склонился над пареньком. – А ему разбили голову, словно яйцо. И замучили бы мою дочь, если бы я их не удержал. Я буду жаловаться, клянусь, буду жаловаться старшине цеха, а если понадобится, то и Совету города. Мальчик может уже не подняться, а то и останется до конца жизни слюнявым идиотом.

Женщина застонала.

Снаружи группка юношей встала полукругом и принялась напевать какую-то песенку, полную дурацкой похвальбы и мерзких оскорблений.

Альтсин посмотрел на женщину:

– Все будет хорошо. В его возрасте все быстро заживает. Не успеете оглянуться, а он уже станет бегать и скакать, как всегда. – Слова казались ему пустыми и фальшивыми уже в тот момент, когда он их произносил.

– Он не бегал и не скакал. – Мужчина отер кровь с лица и аккуратно ощупывал голову мальчишки. – Его к книгам тянуло, к счетам. Умел уже умножать и делить до тысячи, а писал и читал меекхом и по-миттарски и даже северные руны умел сложить в кучу.