|
Твой приезд, Анджей, делает тебе честь, но послушай совета: отправляйся домой, Михалу сейчас такой человек нужен, который, даже если оттолкнут и принять не захотят, не затаит обиды. Patientia <Терпение (лат.).> там нужно и мудрость житейская, а одной твоей дружбы здесь еще non sufficit <Недостаточно (лат.).>. Не прогневайся, сударь, коли скажу, что мы с Яном его первые друзья, в каких только переделках вместе не побывали. Господи боже ты мой! Сколько раз друг другу на выручку шли! - Разве что мне из суда уйти? - прервал его Скшетуский. - Опомнись, Ян, тут интерес государственный! - сурово возразил ему Заглоба. - Видит бог, - говорил смущенный Скшетуский, - двоюродного моего брата Станислава я всей душой люблю, но Михал мне дороже. - А мне Михал и родного брата дороже, тем паче что родного у меня нет и не было никогда. Не время спорить, кто Михалу больше предан! Видишь ли, Ян, если бы это несчастье, только сейчас приключилось, я бы первый сказал: отдай свой судейский колпак шуту и поезжай. Но рассуди, сколько воды утекло с той поры, когда пан Харламп из Ченстоховы на Жмудь поехал, а пан Анджей к нам из Жмуди. Теперь к Михалу не токмо ехать, но и остаться с ним надо, не токмо плакать, но и поразмыслить с ним вместе. Не токмо на спасителя нашего как на благой пример ему указывать, но приятной беседою и шуткой ум и сердце его укрепить. Знаете, кому ехать следует? Мне! Я и поеду! Господь меня не оставит: разыщу Михала в Ченстохове - сюда привезу, а не найду - в Молдавию за ним потащусь и, пока в силах щепотку табака к ноздрям поднести, искать его не перестану. Услышав эти слова, оба рыцаря принялись поочередно обнимать пана Заглобу, а старик при мысли о постигшем Михала несчастье и о том, сколько у него самого теперь будет хлопот, снова расчувствовался. Уже он и слезы утирать начал, а когда объятья ему наскучили, сказал: - Вы меня за Михала не благодарите, он мне не чужой. - Не за Володыевского тебя благодарим, - отвечал Кмициц, - но лишь бесчувственное, поистине каменное сердце не тронула бы твоя, сударь, готовность в столь преклонные годы - дружбы ради - на край света ехать. Другие в эти годы о теплой лежанке помышляют, а ты, благородный человек, так о долгой дороге говоришь, будто мне или Скшетускому ровесник. Заглоба не скрывал своих лет, но, по правде говоря, не любил, когда ему о старости, как о верной подруге многочисленных недугов, напоминали, и, хотя глаза у него все еще были красные от слез, он, покосившись на Кмицица, сказал: - Ах, сударь! Коль мне пошел семьдесят седьмой год, я с тоскою взирал на белый свет, словно два топора над моей головой занесены были, но когда мне стукнуло восемьдесят, такая бодрость во все члены вступила, что о женитьбе стал подумывать. И еще неизвестно, кто перед кем похвалиться может. - Я хвалиться не стану, но ты, сударь, достоин самой высокой похвалы. - Со мной тягаться не след, а то, глядишь, и оконфузить могу, как в свое время я пана гетмана Потоцкого <См. прим.> в присутствии его величества короля оконфузил. Пан гетман на мой возраст намеки делал, а я возьми и скажи - давай, мол, через голову кувыркаться, и поглядим, чья возьмет? И что же оказалось? Пан Ревера перекувыркнулся три раза, и его гайдуки поднимать кинулись - сам встать на ноги не мог, а я его со всех сторон обошел: ни мало ни много тридцать пять раз через голову перекувыркнулся. |
