Мариолька недоверчиво посмотрела на Пульку, но, когда их взгляды встретились, одобрительно кивнула головой.

– Мы – последний бастион традиций и ценностей, – продолжала Пулька, расхаживая по камере с заложенными за спину руками. – И именно эти ценности мы намерены вернуть! Потому что мы – бьющееся сердце мира, и мы защитим его от… блин… от… черт… как это? Мы защитим его от ГМО! Нет, блин, ЛГБТ!

Она огляделась, ожидая аплодисментов. К моему удивлению, она их получила.

– Что тебе надо от ЛГБТ? – спросила я.

– Да ничего! Ты, блин, дура, что ли? Про меня, что ли, не в курсе? – рассердилась Пулька. – Но нам нужен враг! А беженцы еще не прибыли! Чем глупее люди, тем в большем страхе они должны жить, чтобы ими можно было управлять! И такие азы я должна объяснять?!

– А как насчет детей? – предложила я. – Дети всего боятся.

– Да, это, блин, хорошо, но уже слишком поздно. За это уже взялись дегенераты и недоумки получше меня. Уже издают руководства. Но ты, блин, в нужном направлении думаешь. Из тебя бы вышел неплохой Муссолини или Геббельс. Но ты слишком хаотична, блин, и у тебя нет, блин, нужного упорства. Потому что людей нужно за морды…

– Ты имеешь в виду нас? – спросила Мариолька.

– Не перебивай, а то я, блин, не могу сосредоточиться! – завизжала Пулька. – Не хочешь слушать – не надо! Я хотела дать вам возможность добровольно избрать меня, блин, своим вождем, но если нет, то, блин, нет. Я сама себя изберу.

– А если бы мы тебя не избрали? – продолжала Мариолька.

– Это, блин, не имеет значения. Я бы подняла против вас охранников. Они бы так вам наваляли, что вы бы в слезах прибежали ко мне за помощью.

– И ты бы помогла?

– Конечно.

Пулька раскинула руки и посмотрела на толпу с материнской нежностью.

– Конечно помогла бы, – сказала она. – Потому что вы такие же, как мои, блин, глупые дети.

Никто не подошел, но это ее не смутило. Она сделала над собой усилие и прижала к груди Мариольку и Большую Эльку, которые сидели ближе всех.

– Спасибо, – сказала Мариолька.

– Нет проблем. Все это и так за ваши деньги. – Она снисходительно улыбнулась. – Ну, тогда, блин, вопрос руководства в камере решен. А теперь отвалили, мне нужно поговорить с мачехой!

Она настроила их против меня. Все пропало. Она так долго повторяла неправду, что та в конце концов стала правдой. И все равно в итоге ей пришлось подставить Фляжку, чтобы поскорее убраться отсюда.

Она оттолкнула девочек и повернулась ко мне. Мы стояли друг напротив друга, как когда-то в ее сверкающей мрамором и стеклом двухсотметровой квартире на Мазовецкой улице, только теперь мы находились в пыльной и затхлой восьмиметровой камере. Нас разделяло все. Нас объединяла взаимная ненависть, сложные отношения с Хенриком, родство и множество взаимных обвинений, большинство из которых были вполне обоснованными.

– Где Фляжка? – спросила я.

– Не твое собачье дело! – ответила она писклявым голосом.

– Она еще в изоляторе, – вмешалась Мариолька.

У нас накопилось много плохих эмоций. Нас связывали нерушимые семейные узы. Каждая обвиняла другую в том, что та лишила ее самых важных людей. Самых любимых. Невозможно представить, какими оскорблениями мы могли бы осыпать друг друга при следующей встрече.

– Ты разбила мою машину! – Она выстрелила из орудия самого большого калибра.