– Гляньте ка! – вполголоса Юлиуш Свирский к друзьям товарищам обратился, макушку рыжую почесав. – Я ж до последнего не верил, что поедет Воронецкая в Академию – а вон она сидит.

Княжну Радомилу Юлек с первого взгляда признал.

– А ты откудова знаешь ее? – ворчливо Томаш друга спросил, да стакан воды в себя опрокинул. Пятый уже. После ночной попойки выглядел принцев товарищ, что тать лесной – морда опухшая, кудри темные свалялись, еще поди расчеши.

Сам княжич Сапега дочерь князя Воронецкого прежде ни разу не видел. Не пускал любящий отец радость очей своих дальше родового поместья, а туда не каждый войти мог. Томашу вон гостить в доме Воронецких так ни разу и не довелось.

– Матушке однажды возжелалось меня с княжной Радомилой сговорить, – промолвил Свирский, да улыбнулся широко, от уха до уха.

Поглядели на него друзья недоуменно. Прежде то он об этаком не рассказывал.

– И чтo? – полюбопытствовал принц Лех.

Друг его рыжий плечами пожал.

– Ну и не сговорила. Кто такие Свирские, чтобы за них князь Воронецкий единственную дочку просватал? От ворот поворот дали.

И видно было, не кручинился развеселый Юлек, что с помолвкой не сладилось.

– А княгиня Алиция? – совсем уж растерялся Марек.

Норов Юлековой матери знал он как нельзя лучше.

– Взъярилась, знамо, – фыркнул княжич Свирский, улыбаясь шире прежнего. – Не привыкла она, чтобы было не по – ейному. На неделю с досады слегла. До сих пор на Воронецких злобу держит. Но боги с нею, с княжной. А вот что за панночка рядом с ней сидит? Я ее у ворот вчера повстречал… Но кто такая – ведать не ведаю.

А знал Юлиуш Свирcкий, почитай всех на свете, особливо девиц. Ни принц Лех, ни княжич Сапега, ни князь Потоцкий подруженьку княҗны тоже прежде не встречали.

Панночка та была, если судить здраво, нехороша, дивно нехороша. Баба ведь какой должна быть? Мягонькой, белолицей, да со взглядом ласковым. А тут что ручка от метлы – тощая, кожа да кости. Такую по постели не поваляешь – потом синяков не оберешься. Лицом смугла, что цыганка, волосом черна, да и взгляд стылый – чисто лед на реке. К такой на кривой козе не подъедешь – как зыркнет исподлобья, так и язык отнимется, и ноги заодно. А смотреть почему то… все одно хотелось. Юлиуш с чернявой панночки так и вовсе глаз сводил.

И ведь одета навроде неброско – платьице темненькое скромности великой и застегнуто на меленькие пуговки до самого горла. Тут и ключицы не увидать, о чем то поболе говорить не приходится. Вот только сметливый Юлек подметил – сукно то качества отменного, такое ползлотого за аршин потянет, по подолу вышивка неприметная тянется работы преискусной, а пуговки сплошь перламутровые.

И сидит то одежонка ладнехонько, поди по девке и шито. Стало быть, небедна. Можно бы и Марека с такой свести. Молодому князю Потоцкому невеста с приданым ой как потребна. Вот только неохота было Юлеку ту галку за друга сватать, ой неохота. Пусть лучше он за купчихой увивается.

Да и должна быть чернявая панночка не так богата как приезжая купчиха, о которой уж в Академии королевской только ленивый не болтал. Ту особу молва наделила богатствами просто таки сказочными.

– Ты бы, твое высочество, сходил здравия Вoронецкой пожелал, – Юлек выпалил. – Чай тебя даже княжна Радомила не завернет. Надо же как то с девицами знакомиться.

Всю ночь мы с соседушкой проболтали при свече, про жизнь свою рассказывая да про то, как к наукам колдовским потянуло. Словом, легли, как петухи запели, поднялись только перед обедом, умылись, оделись и трапезничать в столовую отправились.

Пока шли, на нас только ленивый дырку взглядом не протер. В столовой и того хуже стало. И профессоров перекосило – любо дорого посмотреть.