И так бежать опрометью захотелось, что сил нет!

Когда я уже с лавки вскочить собиралась, заговорил старичок сызнова:

– Панна Лихновская, стало быть. Вот уж знать не знал, ведать не ведал, что на старости лет гляну на этакую диковинку. А ты не робей, деточка, не робей. Чай не обижу. Я ещё прапрадеда твоего знавал, уж бoльно хочется теперь на тебя посмотреть.

От изумления великого у меня язык отнялся.

Это ж сколько тогда лет магу сему?

– Α звать меня, студиозусы, магистр Здимир Αмброзиевич Кржевский, – возвестил наставник как ни в чем не бывало. – Теоретическую некромантию буду в ваши головы вкладывать, чтобы в них хоть что то завелось помимо дури великой.

Тут и стало мне ясно, что бежать то навроде как и поздно.

Про магистра Кржевского, что был постарше самой этой Академии, мне ещё батюшка поведал, а тoму его батюшка. Знатно старичок этот, ещё будучи не таким и старым, с прапрадедом Константином повоевал.

Вот только было кое что занимательное… Маги, конечно, живут подольше, чем прочие людишки, полтораста сотен лет протянут всяко, вот только магистр Кржевский ещё во времена моего прапрадеда был уже немолод. Не стар – то да, но и не молод.

Так что по всему выходит…

Невесело как то выходит.

Цельных два часа рассказывал нам Здимир Амброзиевич увлеченно да старательно про тонкую науку некромантию, кою он преподавать счастье имеет. Много чего мне батюшка поведать за жизнь недолгую успел, да и тетушка учила меня умениям тайным со всем старанием. Да только того, что магистр Кржевский поведал, я прежде слыхом не слыхивала. И формул зубодробительных столько записать пришлось, что рука заныла.

Навроде и привычная я была к письму, а все ж таки не настолько.

После лекции, пока собиралися все прочие студиозусы, окликнул меня профессор и задержаться велел.

Насторожило то меня свыше меры всякой, а только спорить с наставником не след. Даже и с таким.

– Α ты подойди, девонька, подойди поближе, – велел Здимир Амброзиевич, когда прочие соученики разошлись. А сам все смотрит да пристально этак, внимательно.

Я и подошла, хотя чувствовала себя престранно. Как будто оказалась в сказке страшной, что тетка Ганна мне на ночь сказывала. Там вечно дите малое, в лесу заплутавшее, к себе чудо юдо какое подманивает да все ласковым голосом. И ничем то добрым для дитя не заканчивалось.

Но, пусть не хотелось, а все же к профессору Кржевскому я подошла.

Вблизи он показался еще древней, чем издали – кожа желтая, морщинистая, что пергамент иссохший, и сам костлявый.

– Экая ты… – наставник пробормотал, ко мне подавшись, да разглядывая пристально.

Экая я. И экий – он.

– И что скажешь? Про меня скажешь, панна Лихновская? Ты же девица глазастая.

Выдохнула я этак с присвистом и говорю.

– А ведь вы лич, Здимир Αмброзиевич.

Так то вроде старичок и старичок, не странней прочих, а вот если приглядеться как следует, можно подметить и тo, что грудь у магистра Кржевского не движется и что глаза у него влажным блеском не посверкивают. Неживой он. Но и не мертвый.

Ухмыльнулся профессoр довольно. А зубы у него белые да острые оказались. Такими только плоть живую и рвать.

– Лич, панночка, лич. Всяко бывает промеж некромантов, порой жить все не надоедает, да только тело подводит. Плоть – она слабая. Вот иногда мы ее и меняем. Боишься?

Я в ответ только головой покачала.

Чего только мне за жизнь видеть не доводилось. Почитай, лич и не самое страшное. Тем более, что нежить такая разума не лишена вовсе, на всех подряд кидаться не станет.

– Ну вот и славно. Глядишь, и поладим, – довольно магистр отвечает и взгляда от меня неживого не отводит. – А говорить я с тобой хотел вот о чем.