Поворчали студиозусы да тихо так. А границу круга так никто и не решился переступить.

И ведь самое поганое – невдомек было Невядомскому, что же случится, если из круга выйти. Может, и ничего. А может… Проверять всяко не хотелось.

До рассвета ученикам своим пан декан лекции читал, юные умы просвещая с усердием и старанием. Ну и байками те лекции пересыпал щедро, чтобы не заснули в конец. А когда солнце поднялось, так и разошлись.

Беспокойно ночь проходила у князя Потоцкого да княжича Свирского. Подскакивали то и дело, к окну подходили, снова на постель ложились. А сон все не шел – ңет как нет.

Не утерпел в итоге Марек и друга спрашивает:

– Ты чего это мечешься?

Бросил на князя молодого Юлек взгляд до того серьезный, что даже не по себе Мареку стало. Завсегда княжич рыжий был веселым и говорливым – а тут на те, стоит молча, смотрит…

– Α ты чего? – говорит Свирский и плечами зябко передергивает.

Неспокойная была ночь… Наврoде и тихо, а все ж таки неправильно, муторно. Ни собака не забрешет, ни птица не заголосит.

– Α вот не знаю, – вздыхает Марек, лоб потирая.

Распахнул Юлиуш окно настежь, наружу высунулся – то ли прислушивался, то ли принюхивался.

– Дурное что то, – после раздумий недолгих молвил княжич Свирский. – Будто перед грозой, дышать тяжело… Α молния все не бьет и не бьет.

Смолчал Марек Потоцкий. Лучше ведь и не скажешь.

– Спать давай. Без нас всяко разберутся, – прошептал князь молодой и улегся поудобней.

Вот только до рассвета глаз сомкнуть не удалось.

Как с кладбища вышли, так первым делом магистр Невядомский стопы свои направил к профессору Кржевскому. Конечно, Здимир Амброзиевич – нежить и притом сильная, и предвзято к нему относились в Академии, а только пан декан к знаниям подчиненного своего относился с немалым пиететом.

Обретался лич в самом глухом углу кампуса, посреди рощи настолько густой, что и за лес сойдет. Не любил магистр Кржевский к персоне своей излишнего внимания, да и суеты не выносил. Мертвец – он мертвец и есть.

Стоял домишко махонький прямо посреди деревьев. Деревья те кронами сплелись – и лучика света на проберется промеж листвы. Тяжко нежити в белый день, вот и скрывается как может от светила.

Подошел Тадеуш Патрикович к двери, постучал раз, другой – на третий со крипом дверь отворилася. Стоит на пороге магистр Кржевский, щурится хитро.

– А я все думаю, когда же многоуважаемое начальство ко мне явится.

Острый язык был у Здимира Амброзиевича, зайца на бегу обреет.

– Да уж явился, – ворчит пан декан, взгляда вопрошающего с магистра Кржевского не сводит. – А чего ж ты нонешней ночью на погост не явился? Али не почуял?

Пожал плечами лич, упрекам не вняв.

– Да вот непонятно, что бы стряслось, кабы я самолично отправился. Сам знаешь, Тадеуш Патрикович, годков немало мне, силы накопил изрядно – и все черная, некромансерская.

Покачал головой декаң Невядoмский, правоту лича признавая. Пусть и не хотелось.

Ох дурнo было на кладбище ночью. Тут только катализатора не хватало, что бы началось бес знает что. А Кржевский бы за катализатор тот сошел за милую душу.

Или не сошел. Тут уж и не понять – не случилось же ничего. По крайней мере, видимого.

– Шел ты ко мне неспешно, не запыхался. Стало быть, все целые, – усмехнулся криво лич. – Так и чего ты трагедии на моем пороге разыгрываешь?

Ох как захотелось пану декану разораться, да во все горло. Да вот не стал. Толку то? Уж не сочувствия же он от лича древнего ждал? Там ведь души не осталось давно – одна только жажда знаний.

– А чего это ты, Здимир Амброзиевич, с Лихновской все беседы разводишь? – тему сменил пан декан.