На Иоанновом острове не было бара и электронной почты. Так что сообщения он получал не иначе, как прямо с неба, без посредства техники, в форме откровений. А осуществлял свои послания лишь с помощью оказии, отдавая их случайно заплывшим на остров морякам, это почти все равно, что бросить бутылку с письмом в волны.

Но это его, кажется, не смущало. И верно – все его письма, во всяком случае, целый цельный текст, разбитый на главы, дошли до адресатов, чтобы потом быть собранными вместе. Я Иоанн, брат ваш и соучастник в скорби и в царствии и терпении Иисуса Христа, был на острове, называемом Патмос, за слово Божие и за свидетельство Иисуса Христа. То есть был Иоанн настоящим зэком, каторжанином. Узником совести. Ссыльным, причем отнюдь не добровольным островитянином вроде меня: римляне удалили его, уже старика даже по нашим меркам, подальше, чтоб не агитировал за Христа правоверных язычников, к тому ж, кажется, заставляли работать в каменоломнях.

Нет на свете автора, который в той или иной форме не утверждал бы, что обязан своим вдохновением обстоятельствам не совсем обыкновенным. Чаще всего, утверждают сочинители, шедевры привиделись им во сне, будь то неведомое гениальное стихотворение, о котором Пушкин сообщал Вяземскому, жалуясь, что не записал, боясь разбудить Наташу. Или текст Чайки по имени Джонатан Левингстон праправнука Баха – диктовка, видно, кончилась, и он больше ничего не написал. Или вообразим на минуточку: вот Дмитрий Иванович закончил к вечеру мастерить очередной чемодан. И заснул так крепко, что в этом своем сне увидел всю периодическую таблицу элементов.

На самом деле подобные свидетельства лишь вариант утверждения сочинителя, что его тексты Создатель напрямую диктует ему свыше. Иногда даже не во сне, наяву подсказывает, нашептывая за спиной. У Иоанна: я был в духе в день воскресный и слышал позади себя громкий голос… Получил он и указание, как поступить в этом случае: то, что видишь, напиши в книгу. И далее: и вот, дверь отверзта на небеса, и прежний голос… И, наконец, первое откровение: и услышал я голос с неба, говорящий мне: отныне блаженны мертвые, умирающие в Господе…

Чтобы сломить возможное недоверие корреспондентов и быть убедительным, Иоанн описывает попутные откровениям знамения: и вот, произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь; и звезды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая самым сильным ветром, роняет незрелые смоквы свои; и небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих.

По-видимому, для того, чтобы поддержать интригу, Иоанн в какой-то момент прибегает к известному в драматургии приему задержки. Вот ему прямо сказано: пиши! Так нет же, прямо так взять стило и подчиниться, ибо семь громов проговорили голосами своими, и я хотел было писать, было бы слишком прямолинейно и поспешно, невыгодно для изложения. Поэтому, едва он взял перо в руки, тот же голос с неба сказал ему, вопреки предыдущему указанию, скрой, что говорили семь громов, и не пиши сего.

Иоанна делает великим писателем не только необыкновенное содержание текста, но и разнообразие приемов и оригинальность языка. Сколько авторов после него говорили о диктовке свыше. Но Иоанн этим не довольствуется. Ему мало голосов и видений, у него в запасе средства куда более экстравагантные, поражающие воображение. Скажем, свои откровения он способен получать путем буквального усвоения с помощью желудочного сока: я подошел к Ангелу и сказал ему: дай мне книжку; он сказал: возьми и съешь ее; она будет горька во чреве твоем, но в устах твоих будет сладка как мед. И после такой трапезы Ангел уверяет автора: тебе надлежит опять пророчествовать о народах и племенах, и языках, и царях многих. И продолжает: и сказал Сидящий на престоле: се, творю все новое. И говорит мне: напиши; ибо слова сии истинны и верны… Здесь уж, против этой убедительности и наглядности, не возразишь, не захочешь да поверишь.