|
– А ты кто такой? – Постышев я. – Сдаваться пришел? – Ага. И блины тебе печь. – Муки нет, народу роздал. – А ну подымайся, пошли! Чуть брезжит рассвет. Крестьян собрали на деревенской площади, перед церковью, которая стоит сиротливо и отрешенно – двери повыломаны, окна без стекол, забиты крест накрест, на изрешеченном снарядами куполе надрывно кричит воронье. Здесь и жители, и охотники, пришедшие из тайги, с белковья, и бойцы с бронепоезда. Колька анархист и его «министры» проходят на середину круга в сопровождении Постышева, Кулькова, комиссара «Жана Жореса» и трех госполитохрановцев с бронепоезда. – Погорельцы, идите сюда, – приглашает Постышев. С плачем и тихим причитанием к нему пробираются крестьяне, дома которых были сожжены вчера Колькиными пьяными дружками за «буржуазность». – Кто вас жег? – Вон стоит, ирод! – Этот? – показывает Постышев на Кольку. – Он самый! – За что ты их пожег? – спрашивает Постышев Кольку. – Буржуи они. – С чего взял? – С того, что у всех избы соломой крыты, а у этих кровелем и пятистенные, и амбарищи – будь здоров! – Да господи! – кричит кадыкастый старик с острой, клинышком, бороденкой. Лицо его в копоти, огромные крестьянские руки искровавлены, в глазах – ужас и страдание. – Да господи, кто же здесь скажет, что я такой сякой?! Семья у меня большая, все мы в труде! Оттого и кровель! Или нет, мужики?! А мужики в толпе покашливают – молчаливы они от природы, их смущение берет, когда надо громко говорить. Если кто первый начал, тогда б поддержали, а кто сейчас первый начнет, когда ничего не ясно? – Чего молчите то?! – жалобно выкрикивает старик. – Мефошка, скажи! Пров, чего рыло воротишь, я ж тебе поле пахал! Нет, молчат мужики. Только звенит на площади один жалобный стариковский голос. Да изредка воронье всполошится, загалдят птицы, захлопают крыльями, закружат над куполом и – смолкнут все, будто по команде. – Чего же вы молчите, граждане? – спрашивает Постышев. – Если он кулак мироед, у меня с Колькой один будет разговор, а если он справный мужик, работал в поте лица, так я по другому все оценю. А ну вы, гражданин. Мужичок, к которому обращается Постышев, кряжист, волосат, по чалдонски широкоскул. – А я чего? Я ничего не знаю. – Сам из этой деревни? – Ну а как же иначе, понятно, из этой. – Деда знаешь? – Какого деда? – Меня! Меня! – кричит кадыкастый старик. – А… Его… Так рази он дед? Он и не дед вовсе. – А кто он? – Васька он. Пантелеев. – Дозволь мне сказать! – выходит из толпы древний дед. – Прошу. Дедушка идет на середину площади, срывает шапку, кланяется церкви, крестится и говорит Постышеву: – Ты мужика пытаешь, а он – смущенный нынче, мужик то. Потому и молчалив! Раньше справный мужик в мироедах ходил, потом Ильич сказал, что справный мужик – он тоже мужик, а не каркадил нильский и жить тоже может. Потому что – нэп! Тут вздох по нам прошел и радость, а теперя вот этот гражданин сказал, что он заместитель Ильича, и приказал пожечь всех справных, у кого не солома, а кровель. Вот оттого мужик смущенный и боится про то сказать правду, что Васька Пантелеев мужик как мужик, на себе пашет, на себе таскает, из себя жгут виет. Я – сирота, живу себе Христа ради, мне страх неизвестный, а остальные молчат! Вы уйдете, а этого гражданина анархиста тут гарнизон останется, а он им спирт роздал с мясом, они за него кому хошь голову прошибут. |
