|
Вы мне понадобитесь здесь. Постышев одевается и идет следом за Покусом. – Куда? – спрашивает Блюхер. – В окопы. – Я буду позже. Сигнал для начала, как обусловлено. – Понятно. Счастливо, Василий Константинович. – Счастливо, Павел Петрович. Постышев и Покус уходят. – Как с танками? – спрашивает Блюхер. – Остался один, который может работать. – Его бросить на поле сразу после начала наступления. – Так у него ж пулемет заклинило. – Ничего. Пусть прет без пулемета. Входит адъютант. – Товарищ главком, вас ждет главный редактор «Читинской правды» уже два часа, у него Чита на проводе, надо передовицу в номер. – Извините, – говорит Блюхер командирам и выходит в соседнюю комнату. Навстречу ему бросается маленький экзальтированный человечек в пенсне с нервическим румянцем. – Главком! Я все понимаю! Мне нужно всего несколько слов. – Несколько – могу. А что это вы суетитесь? Вы поспокойнее. Присаживайтесь, ручку в чернила обмакните и пишите: «Дальний Восток был, есть и будет русским Дальним Востоком». Главный редактор пишет, брызгая чернилами. – Еще вопрос. – Пожалуйста. – Я видел повсюду в войсках поразительный порядок. Я увидел армию, которой не было до вашего приезда на Дальний Восток. Сколько, верно, вам пришлось пострелять народа, чтобы добиться этого? – Ни один боец не был расстрелян. – Как? – Так. – Как же вам удалось навести порядок среди этого развала и разброда? – У нашей партии есть целый ряд способов навести порядок и без репрессий. Вы сами то кто по партийной принадлежности? – Большевик. – И давно? – Порядочно. – Странно. Вы когда нибудь видели, как расстреливают людей? – Нет. – А по долгу службы вам никогда не приходилось подписывать ордер на расстрел человека? – Нет. – Тогда понятно. Еще вопросы есть? – Есть. – Сколько? – Двенадцать. – Прибавьте для счастливого числа еще один и задайте их мне после окончания сражения. Блюхер возвращается в комнату к командирам, оглядывает их всех и медленно говорит: – Я прошу вас сверить часы. ОКОПЫ Постышев лежит в снегу, рядом с бойцами, на сорокаградусном морозе. Ревет пронзительный ветер – низкий, змеящийся по снегу, задувающий за воротники и под шапки. – Спать ему не давайте, – говорит Павел Петрович старику, лежащему подле него, и показывает глазами на молодого бойца. – Во он, под елочкой, пристроился, сейчас заснет, лицо у него больно тихое. – Не слушается он меня. – Может, больной? – Вроде бы здоровый, жару в нем нет. Постышев подползает к парню и тормошит его. – Ты не спи, Илья Муромец, только не спи. – А мне лето грезится, – отвечает парень. – А мне, может, осень! – сердится Постышев. – Раскрой глаза! – От снега их режет, небо черным кажется. А в лете мне речка видится – мелкая мелкая, дно песчаное, – очень медленно говорит парень, – берега с осокой, плотвичка на пригретых местах хвостиками вывертывает. – Вот сволочное дело, – говорит Постышев, – и поднять его нельзя, сразу подстрелят. Открой глаза, черт ласковый! Сейчас все в атаку станут, а ты будешь лежать окоченелый. Дыбится, кряжится впереди Волочаевская сопка – неприметная с виду, опутанная рядами колючей проволоки, ощеренная пушками и пулеметами, поросшая частым лесом, загадочная и молчаливая пока. |
