|
Дежурный офицер смотрит в окошко: бронепоезд несется по высокой насыпи, прыгать вниз, на валуны, – значит неминуемо разбиться насмерть. – Стоп! – кричит офицер. – Стоп! Полный назад! – Стоп! – орет машинист помощнику. – Стоп, мать твою! Стоп, а не вперед! Сплющимся ж, дура! – А а а! – кричит кочегар, бросает лопату и, схватившись за голову, начинает прыгать, приседать и натяжно, длинно выть. – Пустите, прыгну! Пустите, Христа за ради! – Стоп! – кричит офицер, еще раз выглянувший в окно. – Стоп! Стоп! Стоп! Стоп!!! САЛОН БЛЮХЕРА – Итак, – докладывает дежурный адъютант, – наш бронепоезд ворвался на станцию Волочаевскую, оттеснив белый бронепоезд. – И тем не менее, – сухим, надтреснутым голосом говорит Гржимальский, – я просил бы не начинать штурма. – Почему? – спрашивает Постышев. – Я имею в виду наш разговор с главкомом о мирном предложении Молчанову. – Кого вам жаль из тех, кому предстоит сражаться, – белых или красных? – с ехидцей спрашивает кто то из командиров. – Мне жаль русских, – сухо отвечает Гржимальский. Минутное молчание. – Что вы предлагаете? – спрашивает Постышев. – Послать к Молчанову парламентера с предложением мира. – Вы согласитесь пойти? – Нет. – Отчего? – Я не боюсь смерти, которая ждет меня у них как изменника родины, – Гржимальский кривит губы. – Я боюсь бесцельности моего визита. Меня расстреляют как отступника, вам не ответят, а вы – гордецы, другого не пошлете… Поверьте, я не становлюсь сентиментальным, что обычно происходит в старости с боевыми генералами, просто мне жаль русских. – Это свидетельство нашей слабости – предлагать им мир, – слышен голос. – Запомните, – отвечает Блюхер, – предложение мира – это первейшее свидетельство силы. СТАВКА МОЛЧАНОВА Генерал лыс, худ и высок. Усы его обвисли книзу по украински, как у Тараса Бульбы на старинных иллюстрациях. Одет он в зеленый френч, сшитый из солдатского сукна, без орденов, с походными погонами, на левом рукаве возле плеча вшит большой овал, на котором четко изображены череп и кости. Это символ смертников. Он стоит посредине штабной комнаты, широко расставив ноги, обхватив себя руками за плечи, и слушает красного парламентера, комполка Уткина, который читает послание Блюхера. Голос у парламентера срывается от волнения, и каждый раз, когда это случается, Молчанов прищелкивает пальцами левой руки, как танцовщик. Я призываю Вас, генерал, к честному благоразумию и искреннему отказу от той жестокой роли, которую чужая воля навязала Вам в последней кровавой затее интервентов и чужеземных капиталистов. Любовь к моему великому народу, поднявшемуся, как один, за свою Республику, и нежелание проливать его драгоценную кровь властно диктуют мне обязанность, как революционера и гражданина великой революционной России, сделать еще попытку обратиться к Вам с братским напоминанием Ваших обязанностей перед Родиной. Попытайтесь, генерал, найти солдатское мужество сознаться в ошибках, воскресить в своей душе действительную любовь к своей Родине и сделать из этого честный вывод. Мне бы хотелось знать, какое же количество жертв, какое число русских трупов необходимо еще, чтобы убедить Вас в бесполезности и бесплодности Вашей последней попытки бороться с силой революционного русского народа, на пепле хозяйственной разрухи воздвигающего свою новую государственность? Какое число русских мучеников приказано Вам бросить к подножию японского и другого чужеземного капитала? Сколько русских страдальческих костей необходимо, чтобы устроить мостовую для более удобного проезда интервентских автомобилей по русскому Дальнему Востоку? Нет, генерал, мы этого не позволим. |
