В кувшине было вино.

В тряпицу были завернуты куски ягнятины, переложенные ячменными лепешками.

- Ишь ты, - покачал головой Иксус и задумчиво подергал бородку. - Я его и за человека не считал, а поди ж ты...

Он выпил несколько добрых глотков вина, съел лепешку с бараниной и малость повеселел, уже без прежнего раздражения прислушиваясь к тому, что происходит в соседней камере.

В соседней камере прерывисто дышали.

- А чего это он молчит? - тихо спросила женщина.

- Вино пьет, - объяснил грубый мужской голос. - А потом песни петь станет!

- А песни-то зачем? - удивилась женщина.

- Для поднятия духа, - щелкнул ее ласково по носу невидимый Иксусу узник. - Это же проповедник, милушка, а для проповедника петь псалмы - первейшее дело. Вы, матрона, собирайте свои тряпочки и выметайтесь. Мне тоже с Богом поговорить надо, чую я, это дело добром не кончится. Никогда себя ближе к смерти не чувствовал!

Иксус позавидовал разбойнику, который и в темнице был более свободен, чем он в свое время в кресле первого секретаря. А позавидовав, снова с жадностью припал к кувшину. Верно говорили римляне, что истина в вине. Через полчаса настроение у Митрофана Николаевича значительно улучшилось, скажи ему кто-нибудь, что пора на Голгофу, узник бы, не задумываясь, сказал: "А пошли!"

Не зря же говорится, что на миру и смерть красна.

Глава пятнадцатая,

в которой решается судьба Иксуса Креста, а также размышляете" о роли личности в истории

Снаружи стояла жара, а в мавзолее у колдуна и прорицателя Мардука было прохладно. Ну, газом немного пахло, с этим недостатком было легко примириться. Зато голубоватые факелы освещали каменные внутренности мавзолея. Стол гостеприимный хозяин накрыл, причем накрыл он его по вкусам самого дорогого гостя, каковым, без сомнения, являлся прокуратор Иудеи Понтий Пилат, в прежней жизни - милицейский начальник Федор Борисович Дыряев, который восседал на неудобной твердой скамье с достоинством римского всадника - по-хозяйски. Впрочем, милицейским чинам это тоже свойственно, они в любом месте, кроме кабинета своего непосредственного начальника, чувствуют себя как дома.

- Юпитер возьми, как я устал! - покачивая бритой загорелой и оттого похожей на череп головой, сказал прокуратор. - Второй раз пытаюсь доработать до пенсии и чувствую, что мне это вряд ли удастся. В Бузулуцке совсем уж было собрался, так нет, эти римляне как снег на голову свалились. Думал, в Иудее порулю немного и в благословенные Альпы подамся. И климат там неплохой, и народ приветливый! Но разве что-нибудь задуманное получается? Теперь этого идиота принесло, думай, что с ним делать. Ну, вещал бы где-нибудь в пустыне, где эти проповеди всерьез бы не приняли! Или выбрал бы племя и принялся бы его по пескам водить. Как раз бы ему до конца жизни хватило. Нет, приперся в Иерусалим, фарисеев разозлил, саддукеев обидел, ессеев напрасно обнадежил!

Колдун и пророк Мардук развлекался, метко кидая абрикосовые и персиковые косточки в череп быка-примигениуса, который он случайно нашел в пустыне и приволок в жилище. Косточки звонко отлетали в стороны от полированного песками крепкого лба.

Услышав патетические восклицания прокуратора, колдун отвлекся.

- А мне плевать! - заявил он. - Драхмы с сестерциями капают, газа хватает, вино со жратвой корзинами приносят... Прокрутимся!

- А вот сдам тебя Синедриону, - злорадно пробормотал прокуратор. Посмотрим тогда, как ты под камнями крутиться станешь!

- Не сдашь, - беззаботно махнул рукой колдун. - Тебе, Федор Борисович, тоже живые сестерции нужны! Ты же золотого тельца закалывать не станешь!

Уязвленный прокуратор хотел что-то сказать, но в разговор вмешался караванщик Софоний.

Оставив обычное спокойствие, караванщик взволнованно жестикулировал.

- Надо вопрос решать в принципе, - сказал он. - С одной стороны, негоже товарища в беде бросать.