Но Федор так и не очнулся, не пришел в себя.
Кома – состояние, до конца не изученное, объясняли Валентине. К сожалению, современная медицина не может толком ни объяснить его природы, ни вылечить. Существуют более тридцати видов комы, и точный прогноз дать сложно. Ясно одно: с каждым днем, проведенным в этом состоянии, шансы вернуться к жизни тают.
Сон разума, как известно, рождает чудовищ. Кто знает, с какими демонами боролся Федор? Где, в каких мирах день за днем шла та невидимая битва? И на чьей стороне преимущество?
Думать об этом было тяжело, страшно, но мучительные, не имеющие ответа вопросы неотступно преследовали Валентину. Вглядывалась ли она в неподвижное лицо сына, ехала в больницу или сидела за столом, пытаясь поесть, закрывала ли глаза, ложась вечером в постель, – Валентина постоянно задавалась вопросом, где сейчас пребывает Федор, насколько ему трудно и плохо.
А хуже всего было то, что она ничем не могла помочь.
Однажды Валентина услышала, как молоденькая санитарка, стоя возле кровати Федора, назвала его живым трупом. Подлетела и отвесила девушке пощечину. Никогда прежде не позволяла себе ничего подобного, но тут в глазах потемнело, кровь в голову бросилась.
В одной статье Валентина прочла, что людей, находящихся в коме, называют запертыми. Словно узники, заключенные в оковы собственного недвижного тела, они не в силах покинуть пределов своей тюрьмы, но при этом слышат все, что происходит рядом с ними. Чувствуют, понимают, горюют, но не могут дать знать об этом, не могут пробиться сквозь стену.
Правда ли это – кто скажет, кто ответит точно? Но Валентина была уверена, что Федор, там где он был сейчас, слышит все – как услышал он и эти жестокие слова! Они могли напугать ее мальчика, лишить веры, отдалить его возвращение.
– Да вы что! – заверещала девчонка. – Придурочная! Он у вас дышит через трубки, все равно рано или поздно мозг умрет! Овощем станет, даже если и очнется!
– Замолчи! – с отвращением бросила Валентина. – Твой-то мозг, как видно, давно уже в отключке. – И прибавила: – А если еще раз тебя около сына увижу, овощем станешь ты. Это я тебе гарантирую.
Придя в больницу, Валентина привычными, доведенными до автоматизма движениями надела белый халат и бахилы, убрала под шапочку волосы. Мельком глянула в зеркало, отметив, что все сорок четыре прожитых года ясно видны на лице, и платье висит мешком – похудела почти на десять килограммов. Надо бы подстричься, сменить гардероб, да разве есть охота заниматься этим?
Отвернувшись от зеркала, Валентина тут же и думать забыла о том, как выглядит. Поднялась на лифте на нужный этаж. Четыре шага – и она в коридоре, еще двадцать – и вот уже нужный поворот в короткий коридорчик, куда выходит дверь реанимационной палаты. За этой дверью – Федор.
Кома – с древнегреческого «глубокий сон». Он спит, ее мальчик. А раз так, то однажды наступит день, когда Федор проснется.
Перед дверью был ряд стульев. На одном из них сидел Игорь. Увидев Валентину, он встал и улыбнулся.
Когда они впервые за шестнадцать лет увиделись в коридоре областной больницы, куда вместе с другими пострадавшими доставили Федора, Валентина поначалу подумала, что ей почудилось.
Бывший муж изменился, но не до такой степени, чтобы его нельзя было узнать. Морщин прибавилось, а волос, наоборот, стало меньше, на лбу появились залысины. Он раздался в плечах, ссутулился, стал иначе одеваться, но в целом остался прежним. Тот же глуховатый голос, та же привычка потирать переносицу от волнения, которая передалась Федору.
– Игорь? – выдохнула она. – Как ты здесь оказался?
– Ты же сама мне позвонила, – удивился он. |