|
- По полу не катаюсь, но бывало, что выл, - признался Бердичевский. - Когда очень страшно делалось. - Ну и я с тобой выть буду. - Голос преосвященного был безмятежен. - Я, Матюша, теперь тебя никогда не оставлю. Мы всегда будем вместе. Потому что ты мой духовный сын и потому что я тебя люблю. Знаешь ты, что такое любовь? - Нет, - ответил Матвей Бенционович. - Я теперь ничего не знаю. - Любовь - это значит все время вместе быть. Особенно, когда тому, кого любишь, плохо. - Нельзя вам здесь! Как вы не понимаете! Вы же епископ! Ага! Митрофаний в полумраке сжал кулаки. Вспомнил! Ну-ка, ну-ка. - Это мне, Матюша, все равно. Я с тобой останусь. И тебе больше не будет страшно, потому что вдвоем страшно не бывает. Будем с тобой оба сумасшедшие, ты да я. Доктор Коровин меня примет, случай для него интересный: губернский архиерей мозгами сдвинулся. - Нет! - заупрямился Бердичевский. - Вдвоем с ума не сходят! И это тоже показалось преосвященному добрым признаком - прежде-то Матвей Бенционович со всем соглашался. Митрофаний сел на кровати, свесил ноги. Заговорил, глядя бывшему следователю в глаза: - А я и не думаю, Матвей, что ты с ума сошел. Так, тронулся немножко. С очень умными это бывает. Очень умные часто хотят весь мир в свою голову втиснуть. А он весь туда не помещается, Божий-то мир. Углов в нем много, и преострые есть. Лезут они из черепушки, жмут на мозги, ранят. Матвей Бенционович взялся за виски, пожаловался: - Да, жмут. Иногда знаете как больно? - Еще бы не больно. Вы, умные, если чего в мозгу вместить не можете, то начинаете от мозга своего шарахаться, с ума съезжать. А на что иное переехать вам не дано, потому что у человека кроме ума только одна другая опора может быть - вера. Ты же, Матюша, сколько ни повторяй "Верую, Господи", все равно по-настоящему не уверуешь. Вера - это дар Божий, не всякому дается, а очень умным он достается вдесятеро труднее. Вот и выходит, что от ума ты отъехал, к вере не приехал, отсюда и всё твое сумасшествие. Что ж, веры я тебе дать не могу - не в моей власти. А на ум вернуть попробую. Чтоб у тебя Божий мир снова меж ушами помещаться мог. Бердичевский слушал хоть и недоверчиво, но с чрезвычайным вниманием. - Ты читать-то еще не разучился? На-ко вот, почитай, что другая умница пишет, еще поумней тебя. Про гроб почитай, про пулю, про Василиска на ходулях. Владыка вынул из рукава давешнее письмо, протянул соседу. Тот взял, придвинулся к лампе. Сначала читал медленно, про себя, но при этом старательно шевелил губами. На третьей странице вздрогнул, шевелить губами перестал, захлопал ресницами. Перевернув на следующую, нервно растрепал себе волосы. Митрофаний смотрел с надеждой и тоже шевелил губами - молился. Дочитав до конца, Матвей Бенционович яростно потер глаза. Зашелестел страницами в обратную сторону, стал читать снова. Пальцы потянулись ухватиться за кончик длинного носа - была у товарища прокурора в прежней жизни такая привычка, посещавшая его в минуты напряжения. Вдруг он дернулся, отложил письмо и всем телом повернулся к владыке. - Как это "Акакий"! Мой сын - Акакий? Да что за имя такое! И Маша согласилась?! Архиерей сотворил крестное знамение, прошептал благодарственную молитву, с чувством прижался губами к драгоценной панагии. |
