|
- Ах, ах, - закудахтал он, - сколько голубого! И оранжевый, оранжевый! Столько никогда! Сдернул очки, уставился на Митрофания с восхищением. - Чудесный спектр! Ах, если бы раньше! Вы сможете! Скажите им! Они такие! Даже этот! - показал ученый на Доната Саввича. - Я ему, а он иглой! Остальные хуже! Малиновые, все малиновые! Ведь нужно что-то! И срочно! Ее не остановишь! Владыка, хмурясь, подождал, пока Лямпе утихнет. - Не юродствуйте. Мне всё известно. Это ваше? И пальцем Бердичевскому: дай-ка. Товарищ прокурора, пристроившийся под лампой читать послание Пелагии, вынул из сумки рясу, сапоги, фонарь, после чего снова уткнулся в листки. Казалось, допрос его совершенно не занимает. При виде неопровержимого доказательства Лямпе заморгал, зашмыгал носом - в общем, сконфузился, но меньше, чем раньше, когда доктор уличил его в воровстве. - Моё, да. А как? Ведь никто! Придумал. Раз малиновые. Пусть не понимают, лишь бы не совались. Жалко. - Зачем вы разыгрывали этот кощунственный спектакль? - повысил голос епископ. - Зачем пугали людей? Лямпе прижал руки к груди, затараторил еще чаще. Видно было, что он изо всех сил пытается объяснить нечто очень для него важное и никак не возьмет в толк, почему его отказываются понять: - Ах, ну я же! Малиновые, непробиваемые! Я пробовал! Я тому, безлицему! Он ни слова! Я ему! - снова показал он на Коровина. - А он меня колоть! Дрянью! Потом два дня голова! Не слышат! Глас! В пустыне! - Это он про усыпляющий укол, который я был вынужден ему назначить, - пояснил доктор. - Какая злопамятность, ведь уже месяца три прошло. Очень он тогда перевозбудился. Пуще, чем сейчас. Ничего, сутки поспал, стал спокойнее. Совал мне тетрадку, чтоб я прочел его записи. Где там - сплошные формулы. И на полях вкривь и вкось, с тысячей восклицательных знаков, про "эманацию смерти". - Это чтоб яснее! - в отчаянии закричал Лямпе, брызгая слюной. - Надо по-другому. Я думал! Дело не в смерти! Ничем не остановишь, вот что. Может, "пенетрация"? Потому что через всё! Но "пенетрирующая эманация" не выговоришь! - Так вы, стало быть, не отрицаете, что наряжались Василиском, ходили по воде и светили из-за спины своим хитроумным фонарем? - перебил его владыка. - Да, суеверием по суеверию. Раз не слышат. О, я очень хитрый. - И бакенщику в окно грозили, гвоздем по стеклу скребли? А после в избушке напали на Ленточкина, на Лагранжа, на Матвея Бенционовича? - Какая избушка? - пробормотал Сергей Николаевич. - Гвоздем по стеклу - бр-р-р, гадость! - Он передернулся. - К черту избушку! Про главное! Остальное чушь! - И в окно Матвею Бенционовичу не стучали, встав на ходули? Физик удивился: - Зачем ходули? А стучать? Товарищ прокурора, дочитавший письмо, негромко сказал: - Владыко, это не мог быть Сергей Николаевич. Она ошибается. Посудите сами. Сергей Николаевич знал, что в ту ночь меня перевели со второго этажа на первый. Зачем бы ему понадобились ходули? Нет, это был кто-то другой. Некто, не осведомленный о том, что я переместился в спальню первого этажа. Кажется, способность к логическому размышлению у Бердичевского восстановилась, и это преосвященного порадовало. Но тогда получается... - Так был еще один Василиск? - Архиерей затряс головой, чтоб лучше думала. |
