|
Таких в пресветлый город Иерусалим по дороге тащится видимо-невидимо. Объект следовал на конной тяге, но препаршивой, так что козликом бежать не пришлось. В Иерусалиме же Якову Михайловичу целесообразней показалось обратиться в иудеи. Этой публики здесь имелось невиданное многообразие, причем все они дичились друг друга и изъяснялись каждый на своем наречии. Несколько раз к лже-литваку подходили такие же халатники в шляпах и о чем-то заговоривали по-своему, но Яков Михайлович лишь мычал в ответ - евреи ведь тоже глухонемые бывают. Литваки жалостно цокали языком и оставляли бедолагу в покое. И все шло самым отличным манером, пока не случилась закавыка. Следовал себе Яков Михайлович за объектом по узкой улочке. Держал дистанцию, не лип, но и из виду не выпускал, не доверялся одному только цок-цок каблучками. И вдруг сверхъестественное происшествие, прямо фата-моргана, иначе не скажешь. На секундочку всего и обернулся, посмотреть, не идет ли кто сзади. Вдруг впереди плеск. Глянул - со второго этажа из окошка льется вода, а монашка будто сквозь землю провалилась. Потер глаза - не сон ли. Только что здесь была, и здрасьте-пожалуйста: на мостовой одна лужа мыльной воды. Растаяла она, что ли, как Снегурка? Или заметила слежку, да и припустила со всех ног? Он кинулся вперед, но через сотню шагов уперся в тупик. И лишь двигаясь в обратном направлении, обнаружил справа узенький проход, куда, должно быть, и шмыгнула Рыжуха. Да поздно - не догонишь. Потыркался немножко по закоулкам, употел весь. Другой, похлипче характером, непременно впал бы в отчаяние, но Яков Михайлович, как уже было сказано, свято верил в мощь человеческого разума. Не бывает неразрешимых задач, бывают бестолковые решальщики. Остановился в тенечке, покумекал. Нуте-с, нуте-с. Что подскажет в такой ситуации разум? Идти на Русское подворье, в женскую гостиницу? Ждать резвушку там? А саквояжик у ней в руке зачем? Если не собирается она возвращаться в гостиницу, тогда что? Покумекал еще. Кивнул себе головой, сказал: "Умничка". И повернул назад, в сторону еврейского квартала. Сутулый жиденок оказался на том же самом месте, где его окликнула Рыжуха. Стоял, прислонившись спиной к стене, шмыгал носом. Потом сел на корточки, подобрал палочку и принялся чертить на земле какие-то каляки. Так увлекся, что и не заметил, как подошел Яков Михайлович. Тот выждал, пока улица опустеет, и тронул мальчугана за плечо. В устремленных на Якова Михайловича черных глазах отразился розовый отсвет заката, а еще там прочитался страх. Заморыш залопотал на еврейском жаргоне, замотал головой - вроде как оправдывался. - Пойдем-ка со мной, дружок, - сказал ему Яков Михайлович, слегка сжал худенькое плечо и рывком поставил еврейчика на ноги. - Я ничего, - пролепетал паренек по-русски. - Я ей только воды дал... - Пойдем, пойдем, - мирно повторял мнимый литвак, ведя мальчишку за собой. - Вот сюда, в закуточек. Потолкуем ладком, и никто нам не помешает. О чем она тебя спрашивала, рыжая-то? Жиденок посмотрел в спокойные глаза Якова Михайловича и, похоже, увидел в них нечто особенное, потому что судорожно сглотнул, и губы его задрожали. Это было хорошо, что он такой понятливый. Для пущей экономии времени Яков Михайлович еще и ткнул ему пальцем под ключицу, где нервный узелок, а другой рукой своевременно припечатал пареньку рот, чтоб не вышло лишнего крика. Крика и не было, одно мычание. Зрачки у мальчишки расширились - это от боли. Якову Михайловичу по роду деятельности неоднократно доводилось наблюдать это примечательное явление, а недавно прочитал в одном научном журнале: это такая физиологическая реакция, происходящая от острого раздражения зрительного нерва. - Так о чем она тебя спрашивала? - повторил Яков Михайлович, подождав, чтоб зрачки немножко сузились. Ладонь со рта убрал, но недалеко - на пару вершков. |
