|
Сверху производят сортировку национальностей и религий - какие получше, какие похуже, какие совсем никуда. Вот и выстраивается высоченная лестница, с которой Россия запросто может сверзнуться, переломать себе ноги, а то и шею. На самой верхней ступеньке числятся православные великороссы, потом православные славяне нерусского корня, потом немцы-лютеране, потом грузины, армяне, мусульмане, католики, раскольники, евреи, а хуже евреев уже только запрещенные секты - какие-нибудь духоборы или хлысты. И каждый подданный знает, на какой из ступенек ему место, и каждый своим положением недоволен. В том числе и вроде бы привилегированные великороссы, потому что девять десятых из них голодны, неграмотны и живут хуже иных нижестоящих. От этой аллегории попахивало социализмом, к которому Матвей Бенционович относился неодобрительно, почитая теорию насильственного равенства за вредный германский соблазн, покушающийся на неокрепшие умы. Посему прокурор со вздохом оставил философствования и вернулся к насущности. Да и пора было - Замковая гора осталась позади, начиналась Подгурка, которую инспектор губернских тюрем назвал "жутким еврейским клоповником". Пожалуй, инспектор прав, думал Бердичевский, шагая по грязным улицам еврейских кварталов. Как это "опричники" умудряются при этакой нищете погромы устраивать? Тут и так всё разгромлено и разорено. На чистого господина в котелке пялились с любопытством. Многие здоровались на идиш, кое-кто даже пытался вступить в беседу, но Матвей Бенционович вежливо уклонялся: уншулъдикен зи мир <извините (идиш).>, уважаемый, тороплюсь. Статский советник перекрасился из ангелов обратно в брюнеты, для чего купил в знакомом "Salon debeaute" краску "Инфернальная Зизи", сулившую "шевелюру цвета воронова крыла с изумительно-антрацитовым отливом". Природный колер волос восстановить не удалось (видимо, ангел и Зизи вступили друг с другом в какое-то химическое противоречие), и редеющая растительность на голове прокурора приобрела буро-красный цвет. Впрочем, евреи бывают и такой масти, поэтому Матвей Бенционович смирился. Даже порадовался новообретенной рыжине, которая словно бы приблизила его к Пелагии (сбереги ее Господь от всех бед и напастей). У синагоги теснилась очередь из чудовищных оборванцев. Стоял шум, гам, но не русский, с матерщиной и бабьими взвизгами, а ноюще-жалобный, с причитаниями и воздеванием рук, одним словом, самый настоящий еврейский хипеш. Ах да, нынче вечер пятницы. Неимущим евреям раздают халяв - кринки с молоком и халы, чтоб было чем встретить субботу. От синагоги рукой подать, вспомнил статский советник указания инспектора. Надо только повернуть на Малую Виленскую улицу. Вот он - одноэтажный серый дом с кривым мезонином (по определению инспектора - "паучье логово"). На вывеске по-русски, по-польски и по-еврейски написано "Ломбард и ссудная касса Эфраима Голосовкера". Совет ценой в двадцать пять тысяч Звякнув колокольчиком, Бердичевский вошел в контору, на первый взгляд производившую чрезвычайно запущенное, убогое впечатление. Однако, если повнимательней приглядеться, оказывалось, что пыльные, с трещинами стекла забраны прочнейшими стальными прутьями, в двери установлен тройной английский замок, а сейф отливает матовой крупповской сталью. Прибедняться любим, мысленно заключил прокурор, разглядывая хозяина. Господин Голосовкер был в засаленной ермолке, дужка очков скреплена веревочкой, на локтях пузырились тертые бухгалтерские нарукавники. Коротко взглянув на посетителя, он изобразил ужасную занятость, щелкнул костяшками на счетах. Был в кассе и еще один человек - щеголеватый блондин с идеальным сияющим прибором. Этот стоял в углу, у конторки, и что-то переписывал в растрепанную учетную книгу. - Шабат шолом, - поздоровался Матвей Бенционович по случаю приближающейся субботы. |
