Косецкий сидел на кровати, удобно привалившись к стенке.

— Я за тем к тебе и пришел.

— Я хочу…

— Чего?

— Только пойми меня правильно. Я хочу покончить с этим и начать новую жизнь. Ты ведь знаешь, что я не трус и не в этом дело. Надеюсь, ты мне веришь?

Анджей внимательно посмотрел на него. Казалось, слова Мацека нисколько его не удивили.

— Продолжай, я слушаю тебя.

— Просто я больше не могу так жить. И не хочу. Это совершенно бесперспективно. Сколько это может продолжаться? А дальше что? Надо же когда-нибудь начать нормальную жизнь. Я понимаю, тебе странно слышать это от меня, но…— Он сел рядом с Анджеем и положил ему руку на колено. — Вот что, Анджей, я буду с тобой говорить начистоту. Видишь ли… я познакомился с одной девушкой. Полюбил ее. Она меня тоже любит. Мы хотим быть с ней вместе. Пойми, Анджей, я больше не могу убивать, уничтожать, стрелять, скрываться. Я хочу жить самой обыкновенной жизнью, только и всего. Ты должен меня понять.

Анджей выпрямился и сдвинул черные брови.

— Прости, я ничего не должен понимать. Нет, нет, постой! Как прикажешь понимать твои слова? Как частный разговор с другом или как официальное заявление командиру?

Хелмицкий растерялся и слегка покраснел.

— Не понимаю тебя…

— Разве я недостаточно ясно выразился? Предупреждаю заранее — в данном случае я буду говорить с тобой как командир. Понятно?

Мацек посмотрел на него растерянно.

— Не знаю даже, что сказать… Я говорил с тобой как с самым близким другом. Мне казалось, ты меня поймешь.

— Брось эти сантименты! — грубо перебил его Анджей.

Он встал с кровати и подошел к окну. В глубине двора здоровенная, рослая деваха разговаривала с молодым официантом. Снизу доносился звон посуды. В саду чирикали воробьи. И вдруг он вспомнил тот решающий разговор с Вагой в прошлую субботу. И ему показалось, что это было очень давно, много месяцев назад. Он обернулся к Мацеку.

— Кто тебе сказал, идиот, что я тебя не понимаю. Но разве в этом дело? Ты сам подумай, что получается. Ну, ладно, ты влюбился. Это твое личное дело. Она тебя тоже любит. Опять-таки твое дело. Ну, допустим, ваше с ней. Но вот когда ты начинаешь увиливать от принятых на себя обязанностей, это уж, прости, перестает быть твоим личным делом. Знаешь, как это называется?

Хелмицкий густо покраснел.

— Я ведь не дезертировал, а честно поделился всем с тобой, Анджей.

— Вопрос — чем ты поделился? Тем, что хочешь дезертировать. И ты ждал, что я тебя обниму, благословлю и скажу: «Ну и чудесно, дорогой, раз ты влюблен, иди на все четыре стороны — ты свободен». Нет, погоди! Сколько раз мы с тобой рисковали жизнью? Разве тогда тебе пришло бы в голову подойти ко мне и сказать: «Слушай, Анджей, я влюбился и хочу жить спокойно, можете на меня больше не рассчитывать». Сказал бы? Или во время восстания, когда мы в Старом городе были?

— Тогда другое дело.

— Ошибаешься. Сейчас ты такой же солдат, как и тогда.

Хелмицкий резко обернулся к нему.

— Во имя чего я должен всем жертвовать? Тогда это было понятно. А сейчас? Ну, скажи! Во имя чего я должен убивать этого человека? И других? Убивать и убивать. Во имя чего?

— Не лезь в бутылку. А до сегодняшнего дня ты знал, во имя чего? И в субботу, когда мы обсуждали это дело, тоже знал?

Хелмицкий молчал.

— Нет, — сказал он наконец. — Я просто не задумывался над этим.

— Очень жаль.

— Ты сам знаешь, как все было.

— Это не оправдание.

— Я не оправдываюсь. Думай, что ты говоришь, Анджей!

— А что же ты делаешь?

— Я, наоборот, обвиняю себя.