Во время первого урока «вождения» я врезался в стену, не успев затормозить, и едва не выпал из кресла, один раз наехал резиновым колесом на ногу зазевавшейся Нины, но потом все пошло лучше.

Теперь у меня появилось хоть какое-то развлечение. Я гонял по просторной палате, лавировал между кроватью и тумбочкой с телевизором, иногда выезжал даже в коридор. Я часто подъезжал к окну и с высоты седьмого этажа смотрел на оживленную московскую улицу, на спешащих людей — с горечью сознавая, что теперь мне такая жизнь заказана навсегда. Медсестры шутливо называли меня «Шумахером» и предлагали поучаствовать в гонках на первенство больницы.

Меня еще пичкали какими-то лекарствами, делали уколы, возили на томографию, но я чувствовал: период интенсивного лечения закончился.

Состоявшийся в конце третьей недели разговор с лечащим врачом подтвердил это.

— Мне не хотелось бы говорить об этом, Саша, мы должны щадить пациентов, но вопрос все равно встанет — рано или поздно, — говорил доктор Сергеев, стоя возле моей кровати и рассматривая рентгеновские снимки, которые ему подала Нина.

Это был высокий крепкого сложения мужчина лет тридцати пяти, красивый какой-то очень киноэкранной красотой: густые волосы, длинные ресницы, правильный нос, тонкие чувственные губы. Будь я женщиной, я бы влюбился в него, честное слово. Но сейчас он говорил неприятные вещи.

— Вы находитесь здесь уже три недели. Я не вижу в вашем состоянии никаких улучшений. Хотя и ухудшений — тоже. Оно стабилизировалось. Теперь вашей жизни ничего не угрожает, другое дело, что… — он замялся. — Могу я быть откровенным с вами?

— Валяйте, — произнес я.

Может быть, внешне я выглядел спокойным и даже равнодушным, но внутри весь напрягся — как новичок-парашютист перед первым прыжком: когда задают такой вопрос — жди какой-нибудь гадости.

— Вы останетесь парализованным еще какое-то время. Какое — неизвестно. Это могут быть месяцы, могут 1 годы. Пуля повредила позвоночник, задела, как принято говорить, жизненно важные центры. Ситуация достаточно неприятная, но не безнадежная. Хотя бы потому, что вы парализованы частично. Руки работают — и то ладно. Ну, здесь надо бы сказать: остальное зависит от Господа Бога, но я неверующий.

Сергеев помолчал, собираясь приступить ко второй части разговора, как оказалось, столь же неприятной, как и первая.

— Мы не можем держать вас здесь бесконечно, все, зависящее от нас, мы сделали. Хорошо, что у вас нашелся, как это принято сейчас говорить, спонсор, Стивен Хэкетт. Это правда, что вы спасли его сына в Ираке?

— Говорят…

— Тогда понятно, — доктор кивнул. — На днях господин Хэкетт опять говорил со мной о вас. Так вот, он готов оплачивать ваше пребывание здесь еще хоть год, хоть два. Но оно не будет иметь смысла: в ближайшее время улучшения в вашем состоянии не произойдет — заявляю это вполне авторитетно. Значит — надо научиться жить с этим. Как говорят англичане, «Уот кант би кьюэд, маст би индьюэд» — чего нельзя вылечить, надо вытерпеть. С другой стороны, смена окружения, домашняя обстановка могут в какой-то мере способствовать… ну, не даром же говорится, что дома и стены помогают?

Я молчал. Что здесь было говорить? Он прав. Не в смысле домашней обстановки, потому что вернуться в город, где живет женщина, которую любишь ты и которая больше не любит тебя, — больно, а в смысле того, что лежать в больнице бесконечно — невозможно. Это же не дом престарелых.

— Сам Хэкетт, насколько я знаю, сейчас в Голландии, — продолжал Сергеев. — Но завтра сюда будет звонить его переводчик.