О тех похабных фотографиях с матерью, которые якобы существуют, Райнер никогда не задумывается, хотя, как он слышал, сделаны они чужими мужиками. Это исчезло из сознания Райнера так же быстро, как и вошло в него. Говорят также, будто есть снимки ее срамных органов крупным планом, однако чего не видишь, того, значит, и не существует вовсе.

Компот папа съедает почти весь, а ведь дети-то еще растут, папа же не только давно вырос, но и искалечиться успел. Мамочке даже попробовать не остается, — ведь она же этот компот готовила.

Снаружи сгущаются какие-то дурацкие облака, из них вот-вот ливанет через край. Прямо посреди вечера самого заурядного дня.

Тесно прижавшись друг к другу, близнецы покидают крестьянскую горницу, входя в мир музыки, доносящейся из проигрывателя, ведь артист — прямая противоположность крестьянину, у которого в доме такая комната. Анна погружается в молчание, а Райнер — в маниакальную болтливость, посредством которой он пытается завладеть миром и присвоить его себе.

Поэт царит в своих сферах, ему принадлежит царство фантазии, располагающее беспредельными пространствами.

***

Это типичное кафе, где собираются гимназисты, и поэтому много их там сейчас находится. Они ведут дискуссии на религиозные или философские темы. Гимназистки посещают джаз-фестивали, устраивают первые вечеринки, а за прекрасным церковным концертом следует и первый поцелуй. Один гимназист за мраморным столиком говорит своему подобию противоположного пола, что сейчас настала, по всей вероятности, пора, чтобы их отношения, их первое поверхностное знакомство, переросли в нечто иное, гимназистка все еще называет это товарищескими отношениями, что воспринимается гимназистом как необъяснимая холодность с ее стороны. Однако он некоторым образом ощущает, что именно это и придает их отношениям какую-то прочность, что он и высказывает. «И на вечеринке в прошлый четверг это вновь пришло мне в голову, — говорит школьник тихо и нежно, — и тем более отрадны символы, которые с такой восхитительной непосредственностью могут выразить то, что невозможно передать словами».

Ханс прислушивается к диалогу, звучащему для него, словно иностранная речь, скользит взглядом по различным сортам мороженого пастельных тонов, по выжатым чайным пакетикам и чашкам с шоколадом, но тут же испуганно забирает взгляд обратно, заметив, что взгляд этот никому не нужен.

В заключение школьник сообщает школьнице, кто кого поцеловал в тот памятный день 27 марта; до истины, вероятно, не под силу будет докопаться самому искушенному хронисту.

Ханс мысленно спрашивает себя, при чем тут какой-то такой искушенный и что значит слово хронист.

Школьница говорит о том, что радуется каникулам, и еще о том, что знаменательный день ее первого бала, бесспорно, прошел под счастливой звездой, потому что с самого начала и до последней своей минуты тот несказанно волнующий вечер оставил у нее лишь прекрасные воспоминания. «Мы танцевали друг с другом, и все мне казалось таким искрометным и радостным». Хотя оба учащихся гимназии говорят только в прошедшем времени, но употребляют они его настолько оживленно, что в их устах прошедшее все равно предстает как живое настоящее.

Ханс слышит еще, что сосед, который, конечно же, не имеет никакого понятия о том, сколько всего может и должен уметь настоящий мужчина, был в Альпах, катался на лыжах в Этцтальской долине. Как и всегда, когда он бывает в горах, он беспрестанно думает о школьнице, которая сидит с ним рядом. «На первый взгляд может показаться странным: какая же здесь связь? Объясняется же это тем, что ввиду величия гор я погружаюсь в глубокомысленные раздумья, а разве дружба, любовь и верность — не суть проявления человеческой глубины?» — ставит вопрос школьник, школьница же сообщает в ответ, что тоже ездила кататься на горных лыжах, только в другое место.