— Так и будет, наверно. Все ведь вовремя сделано. А она здоровая, молодая.

Молодая! А внематочная только и бывает у молодых. Впрочем, всякая беременность бывает только у молодых. Ну! Как это я догадался! Софокл! Неужто у молодых? Чего-то я разострился так, вроде ничего веселого пока нет. А острят всегда, когда невесело. Тогда шутят. Остроумие Чехова, Шолом-Алейхема — это, что ли, веселое? Все меня тянет сегодня на философствование. Делом надо заняться. Вообще-то она действительно ведь молодая — сейчас все наладится.

Через пятнадцать минут с уже нормальным давлением ее перевезли в палату. Как ее зовут? Даже не успел узнать. Пойду узнаю. И в палату загляну.

Пришел шеф узнать, почему столько народу с утра в операционной. Я уже переодеваюсь.

— Что за фиеста? — его любимый вопрос. Ответил.

Помог мне попасть в рукав халата.

Ишь ты! Шеф подает!

— Спасибо? За что, государь мой?

Шеф:

— Карл V  поднял кисть, оброненную Тицианом. Это говорит не столько о заслугах и величии Тициана, сколько о величии Карла. Вот так. — Шеф ухмыльнулся, подмигнул мне и пошел к себе в кабинет. И все довольны. А что ж? Конечно, величие. Недаром Карл был одним из немногих абсолютных властителей, добровольно оставивших власть.

Ох,  уж эта образованность! И я себе польстил. И шеф себе польстил. И о шефе подхалимски подумал, И... опять все довольны. А главное — все само, автоматически.

Больная быстро вышла из наркоза. Состояние ее хорошее. Относительно хорошее. Как пишут в историях болезни: «Состояние соответствует тяжести перенесенной операции». Днем уже все было совершенно спокойно. Вообще-то, по-честному если, операцию должен бы делать кто-нибудь из того отделения, где она сейчас лежит. Ведь врачи сразу же вслед за мной пришли. Вполне успели бы. Просто очень уж давно я не делал операций. Просто я «украл» у них операцию.

Человек идет и улыбается. Просто идет и улыбается. Чему улыбаешься, человек?! А просто день кончается. А день был хороший. И все ему нравится. А плевать ему, человеку, что одним днем в его жизни стало меньше. Хороший был день у человека. А сейчас хорошая луна над человеком. И даже темнота кажется хорошей.

1965 г.

ОПЕРАЦИЯ

Мы идем с Владленом вдоль забора. Прутья больничной решетки мелькают перед глазами. И за мельканием, как кинокадры, я вижу, вспоминаю вчерашнюю операцию.

Вот мы моемся. Все трое. Оперирует Владлен, мы ассистируем. Хорошо, когда мы оперируем вместе. Мы понимаем друг друга.

Больную привозят в операционную. Укладывают на столе, Я ее видел, когда она поступала.

— Давно болеете?

— Года три.

— Что — суставы болели?

— Нет. Я почувствовала неожиданно. Ехала в райцентр на велосипеде. Я из Брянской области. И вдруг как задохнулась. С тех пор одышка...

— Это, наверное, совпадение. По-видимому, и раньше болели.

— Кто ж его знает...

— А на какой этаж можете подняться без одышки?

(Идиот! Что я спрашиваю?)

— Я не знаю. На горку подняться не могу — задыхаюсь. У нас этажей нет.

Сердце должно стучать: туп-туп, туп-туп... А оно — туп-тшш, туп-тшш. Шум.

Мы ее сегодня не собирались оперировать. Она еще готовилась. Но ночью был отек легких. Дальше тянуть нельзя. И сегодня решили оперировать. Экстренные показания.

Моемся и потихонечку переругиваемся. Андрей мне говорит, чтоб студенты, когда идут в операционную, снимали пиджаки, надевали халаты прямо на рубашки и засучивали рукава. Относительно пиджаков — согласен. Шерсть, пыль под халатом. Статическое электричество — и взрыв эфира. Но зачем обязательно рукава засучивать? Засученные рукава — символ работы.