Сначала демонстрация больного. затем реминисценции и наставления.

— Больного надо осмотреть всего. Всегда есть нечто, чего никак нельзя упустить из виду. Помню, был такой случай в молодости моей. Я тогда в провинции, или, как теперь говорят, на периферии, работал. Приходит на прием ко мне молодой человек. Почти мальчик. Я осмотрел его всего, но... поверхностно. Всего!.. Но поверхностно! А в основном — больное место. И стал расспрашивать. С кем живет? Как питается? Что мать? Что отец? По легкомыслию!..

Пауза.

—  По непростительному легкомыслию...— шепотом на всю аудиторию.

Большая пауза. Облокотился на кафедру. Схватился  рукой за лоб.

— ...Почти по преступному для врача легкомыслию стал задавать ему эти вопросы, не осмотрев всего как следует...

Очень большая пауза. Седые волосы вылезли из-пед шапочки. Полуотвернулся от аудитории к окну. А за окном с деревьев листья падают. А студенты замерли. Заворожил лицедей. Ждут. Что же случилось?

— А потом вдруг взглянул на плечо, там... картина, вечная сыновняя клятва: могильный холмик, крест и «Не забуду мать родную»... А я по непростительному для врача легкомыслию о матери спрашивал...

Ну, мне пора в операционную. Решено. Делаю под общим наркозом.

Операция прошла нормально, без осложнений, быстро.

Из наркоза ее тоже вывели быстро.

Домой я ушел спокойный.

А утром:

— … Давление у нее упало! Пульс почти не прощупывается.

Лежит такая же грузная, но все-таки чуть площе. Дышит тяжело.

Сделали трахеостомию. Переливали кровь в вену, в артерию... Реанимация по всему фронту, на полную силу...

Да-а! Все же восемьдесят пять лет!

Просят меня зайти к нему. Вызывает.

— Вы все ж под наркозом делали? Наши старые установки вас уже устроить не могут?

— Да. Я решил, что под наркозом безопаснее для нее.

— Эх, не слушаете вы нас. Все новомодные теорийки. А опыт-то наш, наша-то наука, что — уж не нужны? Науку всюду видите. А жизнь, опыт для вас ничто. Умничаете все без меры. Больше, чем надо. И все из-за вашего пренебрежения опытом нашим.

— Не от наркоза же это. Восемьдесят пять лет! Под местной ей бы еще хуже было.

—  Не знаю, не знаю. У меня-то есть основания думать, что местное обезболивание лучше. А у вас сейчас нет никаких оснований. Так что уж лучше молчите.

Тут он, конечно, прав. У него есть основания.

А у меня?

И у меня, по-моему, есть.

1964 г.

ВСЕ ПРАВЫ

Ночью надо спать. Это не секрет.

А в воскресенье  — отдыхать. И это не новость.

Но люди почему-то ездят куда-то по ночам. В выходной день едят, ходят по магазинам, развлекаются. А болеют? И днем и ночью. Никакого перерыва.

Сегодня полупустое отделение. Выходной день. Сейчас вечер. Почти ночь. Но люди болеют.

Нас трое дежурных хирургов. Я смотрю тяжелых больных в послеоперационном отделении.

Первый больной уже, так сказать, на выходе. Он перенес тяжелую операцию по поводу рака желудка. Полгода назад у него был инфаркт. Однако все идет хорошо. Мне лишь нужно в порядке поощрения пощупать пульс и сказать, что все хорошо.

Второй больной оперирован по поводу кишечной непроходимости. Он еще очень тяжелый. На мои вопросы почти не отвечает. Однако лицо стало чуть круглее.

Мы с сестрой промыли ему желудок. Хочу оставить зонд в желудке. Просит пить, а ему нельзя. Если зонд будет в желудке, вся жидкость выливается по нему обратно. «Святая ложь» называется.

  — А поворачиваться можно?

— Даже нужно. Вы полный — может быть воспаление легких. Поворачиваться обязательно нужно.