- Сегодня днем Алессандро скачет на очень хорошей лошади в гандикапе, - сказал я.

- Он говорит, что эта скачка неважная. Важно выиграть большой приз Метрополии. Он должен участвовать в той скачке.

- Он сказал, что хочет участвовать в ней? - спросил я с любопытством, потому что мы выставили на приз Метрополии Трафика, который сбросил его, и даже Томми Хойлейк относился к этой перспективе без восторга

- Конечно, - утверждал Энсо.

Но я не поверил. Я подумал, что он, вероятно, вынудил Алессандро сказать так.

- Боюсь, не удастся убедить владельца, - сказал я с наигранным сожалением. - Он настаивает, чтобы скакал Томми Хойлейк. Он тверд как алмаз.

Энсо вскипел, но от борьбы за проигранное дело отказался. Вместо этого он сказал:

- В будущем станешь больше стараться. Сегодня я тебя прощаю. Но не должно быть никакого сомнения, даже тени сомнения - ты понимаешь? - что Алессандро скачет на этой твоей лошади на приз в две тысячи гиней. На следующей неделе он скачет на Архангеле, как он хочет. На Архангеле.

Я ничего не сказал. Посадить Алессандро на Архангела все равно невозможно, даже если бы я захотел. А я не хотел. Банкир ни за что не согласится заменить Томми Хойлейка учеником с пятинедельным опытом участия в скачках, да еще на самой перспективной из всех его лошадей, которых он готовил для Дерби. Да и ради спасения моего отца на Архангеле должен скакать наш лучший жокей. Энсо принял мое долгое молчание как знак согласия, несколько поостыл, лицо разгладилось, он повернулся ко мне спиной, давая понять, что разговор окончен.

Алессандро плохо провел скачку с препятствиями. Он знал, что скачет на ту же дистанцию, что в Дерби, и понимал, что, раз я даю ему возможность попрактиковаться на полутора милях, значит, надеюсь на его победу в больших скачках учеников на этой дистанции через два дня. Но он безнадежно ошибся в оценке положения, плохо вошел в поворот, не сумел сбалансировать лошадь до и после прыжка через препятствие и так и не развил требуемой скорости.

Он избегал моего взгляда, когда спешился, и после того, как Томми Хойлейк выиграл большой приз Метрополии, чем сильно удивил как Трафика, так и меня, мы уже не виделись с ним в тот день.

Алессандро участвовал на этой неделе еще в четырех скачках и ни в одной не показал своего прежнего блеска. Он проиграл скачки учеников в Эпсоме по абсолютно ясной причине: неправильно рассчитал время, позволив всем участникам обогнать себя за полмили от финиша. Сделав резкий бросок слишком поздно, он на полголовы отстал от третьей лошади, хотя и скакал на финише быстрее всех.

В Сандауне в субботу два владельца, на чьих лошадях выступал Алессандро, сказали мне, что они не согласны с моим мнением, будто Алессандро перспективный жокей, и что мой отец быстрее разобрался бы в этом, а они в следующий раз хотели бы другого наездника.

Я передал эти замечания Алессандро, вызвав его из раздевалки в весовую. Теперь мне редко выпадала возможность поговорить с ним в другом месте. По утрам он выглядел как выжатый лимон, исчезал сразу после проездки, а на скачках постоянно присутствовал Энсо, не говоря уж о Карло, который ходил за ним по пятам, как телохранитель.

Алессандро выслушал меня с отчаянием. Он понимал, что скакал плохо и не делал попыток оправдаться. Какие там оправдания, если он оба раза уже к середине скачки оказывался в хвосте на дорогостоящих трехлетках. И все-таки спросил:

- Могу я скакать на Архангеле на приз в две тысячи гиней?

- Нет, - ответил я.

- Прошу вас, - говорил он настойчиво, - прошу вас, скажите, что я могу скакать на нем. Умоляю вас.

Я покачал головой.

- Вы не понимаете. - Он действительно умолял меня, но я не хотел и не мог позволить ему то, что он просил.

- Если твой отец выполняет все твои желания, - медленно произнес я, - попроси его вернуться в Швейцарию и оставить тебя в покое.