Только он и способен двигать горы, больше никто. Такое состояние продолжается, конечно, не всю жизнь. Лет двадцать, возможно, после начала болезни.
- А потом что?
- Общий паралич, вызванный безумием. - Он отхлебнул внушительную порцию виски. - Другими словами, опускается до растительной жизни.
- Неизбежно?
- После стадии навязчивой идеи - да. Но не всякий заболевший сифилисом заканчивает общим параличом, и не всякий паралитик перенес манию величия, порожденную сифилисом. Это только частные случаи… очень редкие комплексы…
- Что-то я не ощущаю в них особой нужды, - произнес я довольно выразительно.
- И правильно. Если вам повстречается сифилитик, страдающий манией величия, бегите. Бегите со всех ног, потому что он может быть опасен. Существует теория, что Гитлер был таким маньяком… - Он задумчиво посмотрел на меня поверх своего стакана, и его старческие глаза медленно расширялись. Он перевел взгляд на мою повязку и сказал с таким видом, как будто сам себе не верил: - Значит, вы не успели убежать?
- Меня сбросила лошадь, - напомнил я.
Он покачал головой:
- Это был направленный удар. Я мог бы понять… но не мог поверить. Подумал, что все это очень странно.
- Меня сбросила лошадь, - повторил я.
Он посмотрел на меня с пробудившимся интересом:
- По вашим словам, - сказал он, - вас сбросила лошадь; хорошо, я так и запишу в карточке. - Он допил свой стакан и поднялся. - Только не вставайте больше на его пути. Я это серьезно, юноша. Просто запомните, что Генрих Восьмой снес немало голов.
- Запомню, - пообещал я.
Как будто я мог забыть.
Я заново продумал историю падения с лошади и предложил Этти другую версию - упал с лестницы.
- Какая неприятность, - сказала она, качая головой с явным сочувствием и не менее явным осуждением моей неловкости: - Я доставлю вас к Уотер-Холл в «лендровере», когда поедем на тренировку.
Я поблагодарил ее, и, пока конюхи выводили лошадей из денников на первую проездку, мы пошли проверить Архангела. Проверкой Архангела я занимался по сто раз на дню.
Его перевели в самый безопасный денник в самой безопасной конюшне, а с тех пор, как Энсо вернулся в Англию, я держал охрану днем и ночью. Этти считала, что мои заботы чрезмерны, но я настоял на своем.
Днем его бокс ни на минуту не оставляли без присмотра. На ночь устанавливали фотоэлемент, чтобы засечь непрошеных гостей. Двое специально нанятых охранников наблюдали за ним посменно из комнаты владельцев, а их собака, овчарка, на длинной цепи лежала перед входом в денник и рычала на каждого, кто приближался к нему.
Ребята жаловались на собаку, потому что каждый раз, как им надо было зайти к лошади, приходилось обращаться к охранникам. Говорят, в других конюшнях собаки несут охрану только ночью.
Этти махнула рукой охраннику, сидевшему у окна. Он кивнул, вышел в манеж и подержал собаку на коротком поводке. Архангел подошел к двери, когда я открыл верхнюю створку, и высунул нос, вдыхая нежный майский воздух. Я погладил его и потрепал по шее, любуясь блеском его шкуры и думая, что никогда еще не видел его в такой прекрасной форме.
- Завтра, - сказала ему Этти, ее глаза заблестели. - Посмотрим, на что ты способен, мальчик. - И она по-товарищески улыбнулась мне, признав наконец, что я вложил какую-то долю труда в его подготовку.
За последний месяц, когда счет наших побед начал возрастать, тревога и вопросительное выражение исчезли с ее лица, и к ней полностью вернулась уверенность в своих силах, которую я помнил с детства.
- Подумаем, что еще нам удастся сделать с ним, чтобы победить в Дерби.
- Отец вернется к тому времени, - сказал я, намереваясь успокоить ее. Но оживление улетучилось из ее улыбки, и она как-то тускло взглянула на меня.
- Так он вернется, - сказала она. |