Хотя нет, не так. На кого – я знаю, а вот как – вопрос. На поединок, что ли, муженька ее вызвать? Есть же сейчас на Руси «суд божий», который на самом деле является обыкновенной дуэлью. А что, мысль! Вот на нем я и при¬голублю голубка, чтоб знал, как отбивать чужих невест. Да так приголублю – мало не покажется. А там можно и по-свататься... к вдове.

И тут же снова сказал себе: стоп! Ведь если она с ним счастлива, то может и не пойти за меня замуж. А вдруг они и детьми успели обзавестись? Сиротами оставлять, безот-цовщиной? Это ж не только его дети – ее тоже. Опять не годится. Пусто в голове. Плохо она у меня пока варит. Уж больно неожиданно я получил этот удар. Какой там гол – нокдаун, не иначе. Ну ничего. Главное, что она жива и здорова, а над всем остальным можно поразмыслить по¬том. В пути.

Поначалу я хотел нанести визит ей прямо сейчас, еще до отъезда. В глаза посмотреть, спросить мысленно, зачем поспешила да почему меня не дождалась, но, подумав, от¬казался. Не готов я к этой встрече, а потому рано мне с ней видеться. Пока рано. Вначале надо прокатиться до Кост¬ромы. Новые люди, новые впечатления – это как свежий ветер, остужающий разгоряченное лицо, как взмахи поло¬тенцем услужливого секунданта, нагнетающего кислород для вымотанного в упорном поединке боксера. Вот глотну его и приду в себя. Обязательно приду. И уж тогда то мы что нибудь непременно придумаем.

Я перейду неудач полосу,

Мне повезет, как и прежде.

Слышишь, Судьба, заруби на носу,

Сквозь года пронесу

Свою любовь к Надежде.

«Еще не все предрешено, еще не все погасли краски дня»,– пел Макаревич. Правильно пел. Мудро. И опти¬мистично. И огня мне действительно не жаль. Это сейчас он во мне слегка притух. Но если судьба рассчитывает, что одного ушата ледяной воды из проруби для меня хватит, то она заблуждается, и скоро я ей это докажу. Очень скоро. Гораздо раньше, чем она думает.

Длинно получилось – извините. А как короче описать ту сумятицу, что творилась в моей душе? Не знаете. Вот и я не знаю.

По той же причине я отказался дарить перстень Ицха¬ку. Наотрез. Раз мы еще повоюем, то пусть он мне и слу¬жит напоминанием. Я даже не стал оставлять его у «очень надежных людей», рекомендованных купцом. Как тот ни уверял меня, что они знают о перстне слишком много, так что не обманут и вернут его честь по чести, я, дабы не за¬получить больших неприятностей, решил взять его с со¬бой.

Единственное, к чему я прислушался, так это снял его с пальца. Зачем мне ненужные расспросы попутчиков, да и для царских подьячих с местным начальством мой персте¬нек с камнем – лишний соблазн притормозить владельца, а потом постараться изъять.

Так что настойчивым уговорам Анастасии Ивановны я не противился. Все нормально. Поедем, отвезем, а уж по¬том...

Выезжали рано, едва рассвело, под мелодичный пере¬звон церковных колоколов, извещающих народ, что пора к заутрене. Глафира рыдала, расстроившись не на шутку. Дама явно имела на Апостола вполне определенные виды. Впрочем, сам Андрюха тоже выглядел расстроенным – судя по всему, чувства их были обоюдными.

– Когда вернемся, дам тебе вольную и еще денег на об¬заведение. Тогда и обвенчаетесь,– ободрил я их.

Слезы на глазах Глафиры мгновенно высохли, а Апос¬тол смущенно потупился, но было видно, что парень рад.

Замоскворецкий мост мы одолели на удивление быст¬ро, так что к месту встречи, назначенному у Никольских ворот Китай города, прибыли даже с опережением гра¬фика.

Церквей, церквушек и часовенок хватало и в слободах, окружавших Москву, и первое сообщение истово крестя¬щегося на каждый купол Андрюхи тоже касалось церкви, точнее ее святых.