– Поговаривают о том с Валентинова дня… Эх! Счастлив будет тот, кто получит в жены пертскую красавицу!.. А все‑таки часто после женитьбы удалец уже не тот, что был! Я и сам иной раз сожалею…

– О своих сожалениях ты, парень, пока помолчи, – перебил довольно нелюбезно Гловер. – Ты, верно, знаешь, Оливер, что кое‑какие сплетницы – из тех, которые считают, кажется, своим долгом соваться во все на свете, – обвинили Генри Уинда в том, будто бы он водит недостойную дружбу с бродячими певицами и прочим таким людом. Кэтрин приняла это к сердцу, да и я почел обидным для моей дочери, что он не пришел посидеть с нею на правах Валентина, а проякшался с каким‑то отребьем весь тот день, когда обычай старины давал ему отличный случай поухаживать за девушкой. Так что, когда он явился сюда поздно вечером, я, старый дурак, сгоряча попросил его идти назад в ту компанию, с которой он расстался, и не пустил его в дом. С того часа я с ним не виделся, и меня разбирает сомнение, не слишком ли я поторопился в этом деле. Она у меня единственное дитя, и я скорей похороню ее, чем отдам развратнику. Но до сих пор я полагал, что знаю Генри Гоу как родного сына. Я не думаю, чтобы он мог так с нами обойтись, и, может быть, найдется какое‑нибудь объяснение тому, в чем его обвиняют. Присоветовали мне расспросить Двайнинга – он, говорят, поздоровался со Смитом, когда тот шел по улице в таком замечательном обществе… Если верить Двайнингу, девица была не кто иная, как двоюродная сестра Смита, Джоэн Лэтам. Но ты же знаешь, у этого торговца зельями всегда язык говорит одно, а улыбка – другое… Так вот, Оливер, ты у нас не хитер… то есть я хотел сказать, ты слишком честен… и не станешь говорить против истины. А так как Двайнинг упомянул, что ты тоже видел эту особу…

– Я ее видел, Саймон Гловер? Двайнинг говорит, что я видел ее?

– Нет, не совсем так… Он говорит, что ты ему сказал, будто ты встретил Смита в таком обществе.

– Он лжет, и я запихну его в аптечную банку! – сказал Оливер Праудфьют.

– Как! Ты вовсе и не говорил ему о такой встрече?

– А если и говорил? – ответил шапочник. – Разве он не поклялся никому словечком не обмолвиться о том, что я ему сообщу? Значит, если он доложил вам о случившемся, он, выходит, лжец!

– Так ты не встретил Смита, – прямо спросил Саймон, – в обществе распутной девки, как идет молва?

– Ну, ну!.. Может, и встретил, может, и нет. Сам посуди, отец Саймон: я четыре года как женат, где уж мне помнить, какие ножки у бродячих певиц, и походочка, и кружева на юбке, и прочие пустяки… Нет, пусть об этом думают неженатые молодцы вроде моего куманька Генри.

– Вывод ясен, – сказал в раздражении Гловер, – ты в самом деле на Валентинов день встретил его при всем честном народе, на людной улице…

– Ну зачем же, сосед? Я встретил его в самом глухом и темном переулке Перта. Он быстро шагал к себе домой и, как положено кавалеру, тащил на себе и даму и всю ее поклажу: собачонка на одной руке, а сама девица (по‑моему, очень пригожая) повисла на другой.

– Святой Иоанн! – воскликнул Гловер. – Да перед таким бесчестьем доброму христианину впору отречься от веры и начать со зла поклоняться дьяволу! Не видать ему больше моей дочери! По мне, лучше ей уйти с голоногим разбойником в дикие горы, чем обвенчаться с человеком, который уже сейчас так бессовестно преступает и честь и приличия… Не нужен он нам!

– Полегче, полегче, отец Саймон, – остановил его нестрогий в суждениях шапочник. – Вы забыли, что такое молодая кровь! Он недолго возжался с потешницей, потому что… Уж скажу вам правду, я за ним немножко последил… и я видел, как перед рассветом он вел свою красотку на Сходни богоматери, чтобы сплавить ее по Тэю из Перта.