«Но это ничто, – рассуждал он, – перед яростью Генри Уинда! Тому случалось убить человека и за меньшее, а уж если кто посеял недовольство между ним и Кэтрин… или этим свирепым стариком, ее отцом!.. Спору нет, мне было бы самое верное начисто все отрицать. Но меня разбирало желание показать, что я – искушенный кавалер (а разве нет?) и кое‑что знаю. Пойти теперь, что ли, к Грифону, допировать до конца?.. Только вот Моди разбушуется, когда я вернусь… Да, но ведь вечер как‑никак праздничный, можно кое‑что себе позволить… Вот что, к Грифону не пойду – пойду‑ка я к Смиту… Он, конечно, дома, раз никто не видел его сегодня на гулянье. Попробую установить с ним мир и пообещаю замолвить за него словечко перед Гловером. Гарри – человек прямой, простая душа, и хотя я думаю, что в схватке он бы осилил меня, зато в словесной перепалке я могу вертеть им как хочу. На улицах тихо, ночка темная. Если повстречаю каких‑нибудь озорников, могу отойти в сторонку. Пойду к Смиту, закреплю нашу дружбу – и плевал я тогда на старого Саймона! Святой Ринган как‑нибудь спасет меня в эту ночь, а там… Я скорее откушу себе язык, чем позволю ему опять навлечь беду на мою голову! Когда у Гловера вскипела кровь, вид у него был такой, точно он больше привык резать ножищем бычью шкуру на куртки, чем кроить на перчатки замшу».

Так раздумывая, грозный Оливер быстро, но по возможности бесшумно шагал к Уинду, где находилось, как читатель уже знает, жилище Смита. Но злосчастье упрямо преследовало шапочника. Едва свернув на Хай‑стрит, он услышал совсем близко громкую музыку и голоса.

«Мои веселые приятели, затейники‑танцоры, – подумал, он. – Я среди сотни других распознаю трехструнный ребек старого Джереми. Тут‑то я и отважусь пересечь улицу, пока они не пошли дальше… если за мною кто подглядывает, пойдет обо мне молва что я пустился один в поиски приключений, а это лине слава для странствующего воителя!»

Итак, с мечтой отличиться среди удалых кавалеров, но втайне следуя благоразумному расчету, шапочник сделал попытку перейти на другую сторону. Однако весельчаки, кто бы они ни были, шли с факелами, и отсветы огней упали на Оливера, чья светлая одежда отчетливо выделялась в темноте. Звуки музыки утонули в многоголосом: «Попался! Попался!» – и, прежде чем шапочник успел решить, что лучше – остановиться или бежать, двое проворных молодцов с тяжелыми дубинами в руках, похожие в своих причудливых маскарадных костюмах на дикарей, вдруг схватили его и патетически вскричали:

– Сдавайся, надутый пузырь в колокольцах, сдавайся безоговорочно, или смерть тебе, веселый танцор!

– Кому я должен сдаться? – пролепетал шапочник. Он хоть и видел, что имеет дело с компанией ряженых, решивших потешиться, однако разглядел в то же время, что они по состоянию куда выше его, и со страху растерял всю отвагу, необходимую, чтобы не уронить свое достоинство в игре, где с низшим могли обойтись куда как круто.

– Ты еще разговариваешь, раб! – вмешался один из ряженых. – Или ты только тогда поймешь, что ты наш пленник, когда моя палка прогуляется по твоей спине?

– Нет, нет, могущественный индиец, – залепетал шапочник, – я повинуюсь вам… с радостью…

– Так ступай же, – кричали ряженые, – воздай честь Императору Мимов, Королю Проказников, Великому Герцогу Часа Тьмы и объясни, по какому праву ты расхаживаешь по его владениям, чванливо позвякивая бубенцами да вырядившись в кожу для сапог, и не платишь ему дани? Знаешь ли ты, что подлежишь казни за измену королю?

– Это, я сказал бы, чересчур сурово, – проговорил бедный Оливер, – я не знал, что его светлость нынче вечером вступил в управление государством… Но я готов искупить свою вину, насколько позволит кошелек скромного шапочника, – поставить, скажем, в виде пени галлон вина… или что‑нибудь такое.