– Не мели ты вздор, друг Оливер, – оборвал хозяин, – я нынче не расположен шутить.

– Святой Иоанн Пертский мне свидетель, я вовсе не шучу. Меня остановили и подло всего искололи, – он провел ладонью по задетым местам, – сумасшедший Давид Ротсей с горлопаном Рэморни и всеми прочими. Они влили в меня целый бочонок мальвазии.

– Глупости ты говоришь, приятель. Рэморни чуть не при смерти, как рассказывает всюду торговец зельями, ни он, ни все они не могли, конечно, встать среди ночи, чтобы так озорничать.

– Спорить не стану" – ответил Оливер, – но я видел компанию при факелах и жизнью своей поклянусь, что на них были шапки, которые я сам сделал по их заказу в эту зиму после дня святого Иннокентия. Чудного покроя шапки – и уж свой‑то стежок я от всякого отличу.

– Да, тебя, пожалуй, могли крепко поколотить, – согласился Генри. – Страшновато теперь идти назад, уж лучше я прикажу, чтобы тебе постелили здесь. Но ты сразу же ляжешь, потому что я не расположен разговаривать.

– Н‑да… Я был бы очень тебе благодарен нынче за ночлег, да только моя Моди рассердится. То есть не рассердится, это бы меня ничуть не испугало, но, сказать по правде, она будет очень беспокоиться в такую бражную ночь, потому что знает, что я, как и ты, смел на язык и скор на расправу.

– Так иди домой, – сказал Смит, – и покажи ей, мастер Оливер, что ее сокровище цело и невредимо. На улицах тихо… И, скажу напрямик, мне хочется побыть одному.

– Да, только мне надобно поговорить с тобой кое о чем, – начал опять Оливер, которому и оставаться было боязно и уходить не хотелось. – Вышел у нас шум в городском совете из‑за того дела в ночь на святого Валентина. Мэр сказал мне часа четыре назад, что спор будет разрешен единоборством двух бойцов, по одному с каждой стороны, и что наш знакомец Чертов Дик должен показать свою рыцарскую доблесть и сразиться за дело Дугласа и знати, а один из нас – либо ты, либо я – будет биться за Славный Город. Так вот, хоть я и постарше, все же я согласен ради дружбы и любви, какую мы всегда питали Друг к другу, уступить тебе первенство, а самому удовольствоваться более скромной обязанностью палочникаnote 39.

Генри Смит, как ни был он рассержен, еле удержался от улыбки.

– Если только это гонит от тебя покой и до полуночи не дает тебе улечься спать, я легко улажу вопрос. Тебе не придется отказываться от лестного преимущества. Я сражался в поединках много раз – слишком, слишком много. А ты, я думаю, встречался только со своим деревянным султаном: было бы нехорошо, нечестно, неблагородно с моей стороны воспользоваться твоею дружеской жертвой. Иди же домой, и пусть боязнь упустить почет не тревожит твой сон. Спи спокойно в уверенности, что ты примешь вызов, и по праву, потому что этот дерзкий наездник нанес тебе обиду.

– Я очень тебе признателен и премного благодарен, – сказал Оливер, сильно смущенный нежданной уважительностью оружейника. – Ты мне добрый друг, каким я всегда тебя считал. Но я так же дружески предан Генри Смиту, как и он Оливеру Праудфьюту. Клянусь святым Иоанном, я не стану драться по этому спору в ущерб для твоей чести. А уж раз я так сказал, никакой соблазн не заставит меня пойти на попятный, ведь не захочешь ты, чтобы я стал клятвопреступником, хотя бы и ради чести сразиться в двадцати поединках.

– Послушай, – сказал Смит, – признайся, что ты боишься, Оливер. Скажи правду честно и прямо, а иначе я тебе предоставлю самому расхлебывать кашу.

– Нет, милый кум, – ответил шапочник, – ты знаешь, что я никогда ничего не боюсь.