– Уж не ждете ли вы от меня, ваше высочество, что я стану хлопотать в пользу Генри Смита? – сказал Рэморни, поглядев на свою изувеченную руку.

– Клянусь святым Андреем и его обрубленным крестом, ты слишком часто плачешься о своем несчастье, Джон Рэморни! Другие довольствуются тем, что суют палец в чужой пирог, а ты непременно суешь в него свою руку с запекшейся на ней кровью. Дело свершилось, исправить его нельзя – надо забыть.

– Ну, милорд, вы о нем заводите речь чаще, чем Я)  – ответил рыцарь, – правда, больше в насмешку, тогда как я… Но если я не могу забыть, я могу молчать.

– Хорошо. Так вот, говорю тебе, совесть моя возражает против этой затеи. Помнишь, как однажды мы с тобой шутки ради пошли послушать проповедь отца Климента, а вернее сказать – посмотреть на прекрасную еретичку, и как он тогда вдохновенно, точно менестрель, говорил о богатом, отбирающем у бедняка единственную овечку?

– Подумаешь, важность какая, – ответил сэр Джон, – если у жены оружейника первый ребенок будет от принца Шотландского! Иной граф сам домогался бы такой чести для своей прекрасной графини! И вряд ли после этого он лишился бы сна!

– Если мне разрешается вставить слово, – сказал лекарь, – я напомню, что по древним законам Шотландии таким правом пользовался каждый феодальный лорд в отношении жены своего вассала – хотя многие по недостатку мужественности или из любви к деньгам променивали это свое право на золото.

– Меня не нужно уговаривать, чтобы я отнесся ласково к миловидной женщине. Но Кэтрин всегда была ко мне слишком холодна, – сказал принц.

– Ну, государь мой, – сказал Рэморни, – если вы, юный, красивый и к тому же принц, не знаете, как расположить к себе прелестную женщину, то я молчу,

– Если с моей стороны будет не слишком большой дерзостью снова молвить слово, – вмешался лекарь, – я сказал бы вот что: весь город знает, что Гоу Хром вовсе не избранник самой девицы, отец навязал его ей чуть ли не насильно. Мне доподлинно известно, что она не раз ему отказывала.

– О, если ты можешь нас в этом заверить, тогда другое дело! – сказал Ротсей. – Вулкан тоже был кузнецом, как Гарри Уинд, и он женился на Венере против ее воли, а что из этого вышло, о том рассказывают наши хроники.

– Итак, доброго здравия и вечной славы леди Венере, – сказал сэр Джон Рэморни, – а также успехов учтивому рыцарю Марсу, дарившему своим вниманием прелестную богиню.

Разговор пошел веселый и пустой. Но герцог Ротсей вскоре дал ему другой поворот.

– Я вырвался, – сказал он, – из душной тюрьмы, но не стало мне веселей. На меня нашла какая‑то сонливость, я не сказал бы – неприятная, но похожая на грусть, как бывает, когда мы устанем от трудов или пресытимся наслаждением. Теперь бы музыки, только негромкой, чтобы ласкала слух, а открыть глаза не хотелось бы… Вот был бы истинный дар богов!

– Вы и молвить не успели, ваша милость, и нимфы Тэя показали себя столь же благосклонными, как красавицы на берегу… Слышите?.. Не лютня ли?

– Да, играют на лютне, – сказал, прислушиваясь, герцог Ротсей, – и в необычной манере. Я узнаю эту замирающую каденцию… Гребите к барке, откуда несется музыка.