|
Папа очень одобрительно относится к нашей работе, но говорит, что до конца меня не хватит. Неужели я какой-то урод? Надо всё-таки доказать, что я не „балабошка“. Смотрел в словаре. Слова „балабошка“ нет. Есть „балабошки“ — народное название белой кувшинки. Говорил с ним насчёт нового фотоаппарата „лейка“. Аппарат необходим для поездки в колхоз. Он подумал и сказал, что если увидит, что для дела, то, может быть, и подарит… В крайнем случае, поеду с фотокором. Хорошо бы купить спиннинг и мотор для лодки“.
— Серёжа, это что-то другое… — сказал Павел Петрович. Мальчик взглянул в тетрадь и побледнел… Вместо тезисов он захватил свой дневник. — Ужасная история! Я оставил тезисы дома… — сказал он и сел. Выступать без записок он не мог. Там были цифры, даты… За стеной раздались нетерпеливые голоса: — Пора начинать, председатель! — Кого вы ждёте? — Все собрались! Николай Тимофеевич взглянул на часы и поднял руку. — Значит, доклада не будет? — спросил он, — Тогда сделаем так… Я скажу вступительное слово. Потом Зина сообщит о работе наших ребят. Потом Светлана… А потом пускай колхозники выступают. Не пугайтесь, не волнуйтесь. Стесняться вам нечего. Вы у себя дома, — сказал он. — Народ неспроста пришёл. Значит, интересуются! С последними словами он повернулся и, давая понять, что вопрос решён, полез наружу. — Ой, Зина… Ты боишься? — спросила шёпотом Светлана. Вместо ответа Зина крепко сжала её руку. Заняв своё место за столом, Николай Тимофеевич оглянулся и, заметив сломанный сучок, валявшийся возле костра, протянул к нему руку. — Ну-ка, дайте мне эту палочку, — попросил он. Получив палку, он забарабанил ею по столу. Гул быстро прекратился. — Рассаживайтесь, товарищи! Начинаем! Серёжа остался в шалаше. Ваня устроился рядом с Марией Ивановной, обвёл глазами расположившихся полукругом колхозников, и у него от волнения защемило сердце. Сколько людей! Весь колхоз собрался. То тут, то там поднимались синеватые струйки дыма — мужчины курили. Женщины в разноцветных платьях, платках сидели на скамейках. На одной скамейке сидели отец, мать и дед. — Будем говорить откровенно, — начал своё вступительное слово Николай Тимофеевич. — Садили мы с вами картофель и не знали толком, что садили. Растёт, и ладно! А сколько раз мы выносили постановление переходить на чистосортные посевы? И всё на бумаге… — А кто виноват? — спросил мужской голос. — Пускай я виноват! — резко ответил председатель. — Я свою вину на других не перекладываю… А почему это так получается? А потому, что избаловали нас, товарищи! Мы всё ждём, когда пришлют, да дадут, да помогут. — Сами мы не умеем сорта разводить! — пробасил чей-то голос. Ваня поднял голову, но не успел заметить, кто это говорил. — Не умеем? А это что? — спросил председатель, показав рукой на участок. — Вы знаете, сколько тут картошек посажено? Четыре! На будущий год у нас полностью семена могут быть, если захотим. Главное — захотеть надо, а потом и умение придёт. Кто из нас думал, что с картошкой такие чудеса можно творить? Никто! А почему? Мало мы интересуемся наукой, товарищи! Сейчас нам государство и машины даёт, и новые сорта, и всё необходимое. Говорил Николай Тимофеевич горячо, убедительно, и все чувствовали себя будто виноватыми. — Ну, я буду сокращаться, — сказал он. — Дело прошлое… И говорил я это потому, что теперь нам, товарищи, с картошкой придётся перестроиться. |
