– Нету никаких страстей, – пробурчал я. – А тебе в театре надо служить, будешь Луку играть. Помнишь? Горький, «На дне»?

– Я-то помню… «Человек – это звучит гордо!»

– Угу… Кстати, это Сатина слова, шулер который.

– Это Горького слова, Саня, а «пролетарский классик» врать умел – талантлив был. Да и не он один. Все старые, я имею в виду – авторы, очень любили жалеть проституток. Достоевский Соню Мармеладову жалел, Толстой – Катюшу Маслову, Горький… как бишь ее… Настю, кажется. А чего их жалеть? Они что, рабыни? Или их к постели приковывали? Вон, Маринка – взяла и убежала! И раз уж Сонька Мармеладова пошла на панель, стало быть, выбрала все для себя. А чего ж? Раз-два, ножки врозь – и почасовая такса! Валяешься весь день, а когда клиент является – расслабишься и удовольствие получаешь. Страдалицы нашлись… Да и мы – страдальцы разве? Нет! Ну, не всем судьба прямая и ровная достается, вот у нас – извилистая. Ничего, выпрямим… Ты уж точно. Я в тебя верю.

– Спасибо, – улыбнулся я и зевнул. – Пошли спать.

– Пожалуй… – проворчал Кириллыч. – Ступай, укладывайся. Я обожду, а потом уж задую.

– Давай…

Я добрался до дивана, разделся и лег, накрывшись верблюжьим одеялом. Термобелье я не снимал, под утро могло выстудить, а пока печь раскочегаришь… Это тебе не «буржуйка».

Кальсоны с рубашкой мне один алкаш продал – стащил, видать, у торгашей, а мне за сотку отдал. Я ведь, как уже объяснял выше, честный, но без фанатизма.

Нет, хорошее термобелье. Из Южной Кореи. Да хоть из Северной, главное – тепло. А потом тот же воришка мне пару ботинок «вердан» предложил. Для зимы, конечно, обувь не лучшая, зато крепкая. А я все прочное люблю.

И опять этот длинный унылый вздох. Все тоскую по утраченной памяти. Может, там и тосковать не о чем, может, я убийцей был «в прошлой жизни», а вот, поди ж ты…

Все равно чувствуешь себя уродцем, неполноценным каким-то. Пытаешься спешно, наскоряк лепить новую индивидуальность, а получается убожество какое-то. Я старательно прививаю себе разные привычки, чтобы хоть как-то отличаться от ближних и дальних, выделиться, стать непохожим на остальных.

Вон, подсмотрел в мультике такой обычай у смешарика Лосяша – давать собеседнику краткую характеристику – и усвоил его. Так и говорю, как тот мультяшный герой, копирую персонаж, раз уж персоны нету…

Было тихо, только часики тикали да на печке ворочался Кириллыч. Потом все стихло, и я заснул.

Осторожно выглянув в окно, я заметил, как мимо деревца с микроскопическими «райскими яблочками» на ветках промелькнула тень.

Та-ак…

Я бесшумно оделся, натянул свои «верданы» и, ступая по половичку, прошел к печи.

– Кириллыч! – позвал я шепотом. – Подъем!

– М-м-м? – отозвался старый.

– Тихо! По-моему, у нас гости.

– Ах ты, мать честна… Щас я. Маринку буди!

– Может, не стоит?

– Сто-оит… – зевнул Удалов. – Одного-двух мы прогоним, а ежели там целая гопа? Уходить придется.

– Ну, ты наговоришь тут…

– Опыт, сын мой, опыт…

Я послушался и тихонько прошел в спальню. Девушка спала, свернувшись калачиком и ладошки подсунув под щечку. Дитя дитем.

– Мари-ина… Вставай.

Глубоко вздохнув, Марина потянулась и пробормотала, не раскрывая глаз:

– Сколько времени?

– Три.