|
Изучать риторику под руководством известного судебного адвоката – несбыточная мечта. Сулла знал, что ей не суждено осуществиться. И это придавало дополнительную ценность скромным усилиям Квинта Гавия Миртона. Благодаря Миртону он мог говорить на чистейшем классическом греческом и овладел основами риторики. У Миртона имелась огромная библиоте-ка, и Сулла читал – Гомера, Пиндара, Гесиода, Платона, Менандра и Эратосфена, Эвклида и Архимеда. Он читал и на латыни – Энния, Акция, Кассия Гемину, Катона Цензора. С трудом осиливая каждый свиток, попадающий в его руки, юноша открыл для себя мир, где мог на не-сколько драгоценных часов забыть о своей неприглядной жизни, – мир благородных героев и великих подвигов, научных фактов и философских фантазий. К счастью, единственной ценно-стью, не утраченной пьяницей отцом задолго до рождения мальчика, был превосходный латин-ский язык. Поэтому Сулла не имел причины стыдиться своей латыни. Он великолепно говорил на жаргоне Субуры, беднейшей и наиболее перенаселенной части Рима, а также и на правильной латыни. Это давало ему возможность свободно вращаться в любых слоях римского общества. Небольшая школа Квинта Гавия Миртона располагалась в тихом закоулке открытого про-довольственного рынка, где продавали специи и цветы, позади Римского Форума. Поскольку Миртон не мог позволить себе иметь собственное помещение, ему приходилось преподавать в общественном месте. Старый учитель частенько говаривал: «Где лучше вдалбливать знания в крепкие римские черепа, как не среди пьянящего аромата роз и фиалок, перца и корицы?» Должность домашнего наставника какого-нибудь избалованного плебейского молокососа была не для Миртона. Не прельщала его также и перспектива обучать полдюжины благородных отпрысков – в соответствующих классах, благопристойно изолированных от грохота улиц. Нет, Миртон просто приказывал своему единственному рабу водрузить для него высокий стул и рас-ставить скамейки для учеников – там, где об них не будут спотыкаться. И принимался учить – чтению, письму, арифметике – на открытом воздухе, перебиваемый пронзительными выкриками торговцев и покупателей. Его любили; к тому же он брал со скидкой за обучение детей, чьи отцы владели палатками на рынке, – иначе его давно заставили бы перебраться куда-нибудь в другое место. И так продолжалось до самой его смерти. Миртон умер, когда Сулле исполнилось пятнадцать. Миртон брал с каждого ученика десять сестерциев в неделю. У него всегда обучалось де-сять – пятнадцать детей (больше мальчиков, чем девочек, но девочки были всегда). Около пяти тысяч сестерциев в год. Две тысячи он платил за довольно приличную большую комнату в доме, принадлежащем одному из его бывших учеников. Около тысячи в год уходило на то, чтобы прилично питаться самому и кормить старого преданного раба. Остальное он тратил на книги. По случаю праздника или в те дни, когда рынок был закрыт, занятий в школе Миртона не проводилось. В такие дни учителя можно было найти в библиотеках или книжных магазинах и издательствах на Аргилете – широкой улице, пролегающей от Римского Форума мимо базилики Эмилия и здания Сената. – Ты только подумай, Луций Корнелий, – бывало, говорил он, когда оставался с мальчиком наедине после окончания занятий, – где-то в этом огромном мире какой-нибудь мужчина или женщина прячет у себя работы Аристотеля! Если бы ты только знал, как я хочу прочесть произведения этого человека! Какие всеобъемлющие труды, какой ум! Ты только вообрази – наставник Александра Великого! Говорят, он писал абсолютно обо всем… Добро и зло, звезды и атомы, душа и преисподняя, собаки и кошки, листва и мускулы, боги и люди, системы мышления и хаос безумия – все занимало его мысли. Каким наслаждением было бы погрузиться в его утерянные труды! Потом Миртон пожимал плечами, всасывал воздух сквозь зубы, – раздражающая привыч-ка, за которую десятилетиями ученики передразнивали его за спиной, – разочарованно хлопал ладонями и начинал копаться в книгах, вдыхая резкий запах кожаных переплетов и хорошей бумаги. |
