Но после перехода через горы дремучий лес, раскинувшийся внизу, казался землей обетованной, полной молока и меда. Люди Шелтона, оборванные, грязные и исхудавшие, стосковались по зелени и теплу, по воде, в которой можно искупаться, по свежему мясу и плодам; много, много дней они ели лишь провонявшую солонину да сухие лепешки из маиса. О зубах кайманов никто не думал, вспоминали скорее о том, что мясо у этих тварей вполне съедобное, как и у питонов и обезьян, водившихся в джунглях в изобилии. Лес не очень-то их пугал; Айрленд, Белл, Брукс и другие моряки постарше плавали к устью Ориноко, в места опасные, гибельные, где земля смешалась с водой и было полно всяких чудищ, ягуаров, кайманов и водяных удавов.

Отряд спускался по склону горы в строгом порядке: впереди – капитан с Уильяком Уму, за ними – пятнадцать моряков с мушкетами под командой Тома Белла, ламы с грузом, за которыми присматривали Флетчер и Мерфи, еще двадцать человек во главе с Мартином Кингом и небольшой арьергард – Айрленд, Смарт и Нельсон. Соледад шла вслед за Беллом, и за нею присматривал Пим. Впрочем, она редко нуждалась в помощи; эта молодая женщина, выросшая в сельском поместье, умела ездить на коне, доить лам, печь лепешки на раскаленных камнях и неплохо стрелять из мушкета. Одетая в камзол, штаны и сапоги, она почти не отличалась от своих спутников; щеки ее были обветрены, руки огрубели, и на лицо легла печать усталости. Но, оборачиваясь, Шелтон ловил ее спокойный взгляд, а временами – улыбку. Она ни о чем не сожалела; покинув свой уютный дом, свой мир, своих соотечественников, она подчинялась только велению сердца. Два месяца нелегких странствий лишь добавили ей очарования, и Шелтон уже видел ее в белом подвенечном платье в церкви Порт-Ройяла, видел, как сияют ее глаза и как дают они обеты перед алтарем. «В горе и в радости, – шептали его губы, – в горе и в радости, в болезни и здравии, в богатстве и бедности, и так – до самой смерти…» Но пока это были только мечты.

– Здесь остановимся, – молвил Уильяк Уму, вытянув руку к площадке под нависшими скалами, а с другой стороны обнесенной невысокой стеной. В ее центре было углубление со следами старого кострища.

Шелтон прищурился на солнце, висевшее над зубчатой чередою гор.

– Мы успеем спуститься пониже, отец мой.

– Ниже не надо, – сказал старик. – Здесь бьют теплые ключи, и здесь останавливались всегда. На этой высоте пробудем ночь, день и еще одну ночь, как делали мои предки. Нужно привыкнуть к воздуху низин.

Кивнув, Питер ступил с едва заметной тропы на площадку.

– Разбиваем лагерь, джентльмены! Снимайте груз с наших скотинок, соберите хворост, готовьте еду. Где тут вода, Уильяк Уму?

– За скалами. Там выдолблено углубление, можно мыться. Воины великого инки смывали пот и молились Солнцу, перед тем как войти в лес. Бог Солнце защищал их от злобных лесных духов.

С этими словами старик опустился на землю у каменной стенки, сложенной в давние-давние времена, и вытащил из своей сумы нечто похожее на веник, связанный из цветных веревочек. Веник назывался кипу, и его веревки с завязанными на них узлами указывали верный путь. Это совсем не походило на привычные Шелтону записи – каких-либо словесных сведений в кипу не содержалось, только числа. Количество шагов от привала до привала по той или иной тропе, расстояние до поворота, до моста или источника – всё это старик узнавал по узелкам, цвету и длине веревочек. Питеру это напомнило лаглинь, с помощью которого определялась скорость судна, но кипу было гораздо сложнее. Глядя, как внимательно Уильяк Уму ощупывает узлы, он думал о том, что этот странный инструмент был уложен в сумку еще на Мохасе – значит, уже тогда старец знал, что кипу пригодится.