Следующим номером программы был концерт № 3, в котором добавились резкие звуки клавесина и еще несколько голосов скрипок и виолончелей. Музыканты были все в черном – молодые люди в костюмах с белыми сорочками и галстуками и девушки в длинных платьях: обычная концертная одежда профессиональных исполнителей классической музыки. Эти ребята, еще студенты, уже были настоящими мастерами: их игра, совершенно живая и непосредственная, свидетельствовала в то же время о глубокой и основательной выучке. С особым вниманием Кристина пыталась угадать, которая виолончелистка – подруга того юноши, который помог ей в кафе вчера утром. Наверное, он тоже где-то в зале. Наклон головы виолончелисток соответствовал скорости движения их смычка – каждый решительный, но нежный удар по струнам производил прекрасный звук, похожий на вздох земных недр, излетающий из зияющего провала.

В антракте воспрянувшая духом Кристина вышла в фойе, где у стойки бара уже собирались люди.

– Как вы хорошо выглядите сегодня, Кристина, – раздался мужской голос за ее плечом. Она обернулась – Корбин Малиновски вежливо поклонился ей, и сам одетый с иголочки: в темный костюм-тройку и черный галстук. Свет, падавший вертикально с высокого потолка, оставлял в тени его глаза. Кристина предположила, что ему лет сорок: почти юношеская игривость соединялась в нем с отеческой мудростью.

Кристина зарделась от удовольствия и улыбнулась.

– Я так и думала, что увижу вас здесь.

– Вы здесь на задании, стало быть, алкоголь запрещен? – спросил он.

– Боже мой, нет! Я как раз шла в бар, – ответила Кристина. – Не хотите составить мне компанию?

– С удовольствием, – сказал он. Вместе они подошли к стойке, где взяли по бокалу шабли – другого вина не было, – и отошли в дальний конец вестибюля, где устроились на стульях, подальше от возбужденной болтовни окружающих. Пробираясь через людный вестибюль, Кристина заметила, что ее спутник хромает.

– Вы упали, Корбин? Я вижу, вы прихрамываете на левую ногу, – сказала она.

– О, это мне урок – не читать на ходу. Буквально на днях я вошел в комнату, читая на ходу книгу, и налетел на обеденный стол. Довольно неприятно, знаете ли, – сказал он и усмехнулся. – Как прошел ваш день?

– Лучше, чем я надеялась. А ваш? – Она уклонилась от ответа – не хотелось лишний раз повторять, что она не имеет права обсуждать текущее расследование с посторонними.

– А я писал статью о гражданском неповиновении в современную эпоху – начиная с шестидесятых годов девятнадцатого века.

– Проблемы с Первой поправкой? [24] – спросила она с неподдельным интересом.

Он кивнул.

– Да, именно. В конце концов, было бы неповиновение, если бы не ограничивали свободу слова?

– Верно. – Она усмехнулась. – И все же мне часто бывает трудно понять, когда и где выражать свое мнение можно, а в каких случаях лучше воздержаться.

Откровенность всегда была краеугольным камнем характера самой Кристины, и даже успех своих расследований она умудрялась основывать на ней же. Стоило ей хорошенько поспорить с кем-то из-за дела, например с шерифом Макфэроном, и ее выводы прояснялись, выстраиваясь в единственно верном логическом порядке. Вот только окружающие часто бывали недовольны, в том числе и Джо, и это огорчало Кристину.

– Первая поправка тоже является предметом моего анализа, – сказал Малиновски, – но сейчас меня особенно интересует, как именно интересы меньшинства учитываются в контексте интересов большинства, особенно в таких деликатных вопросах, как право на аборт и биоэтика экспериментов со стволовыми клетками человека.