Я не видел в темноте его лица, но чувствовал, что тот Улыбается.

— Я сказал Альфреду, что он может тебе доверять, — проговорил Стеапа.

Пришел мой черед улыбнуться.

Где-то в Падинтуне завыла собака, потом все стихло.

— Но я не уверен, что Альфред может мне доверять, — после долгой паузы сказал я.

— Почему? — озадаченно спросил Стеапа.

— Потому что в одном отношении я очень хороший христианин, — ответил я.

— Ты? Христианин?

— Я люблю своих врагов, — пояснил я.

— Датчан?

— Да.

— А я — нет, — безрадостно проговорил Стеапа.

Его родители были убиты датчанами.

Я не ответил, думая о предназначении. Если трем пряхам известна наша судьба, тогда зачем мы даем клятвы? Ведь если потом мы их нарушаем, разве это не предательство? Или тоже судьба?

— Итак, завтра ты будешь сражаться с ними? — спросил Стеапа.

— Конечно. Но не так, как ожидает Этельред. Поэтому я ослушаюсь приказа, а тебе велено убить меня, если я так поступлю.

— Я убью тебя позже, — сказал Стеапа.

Этельред изменил наш план, с которым раньше все согласились, даже не подозревая, что я никогда и не собирался следовать ему. Этот план был слишком очевиден. Разве когда-нибудь армия нападала на город по-другому — не пытаясь отвлечь защитников от намеченных для штурма укреплений? Зигфрид поймет, что наша первая атака — фальшивка, и не сдвинет с места гарнизон, пока не убедится наверняка, что распознал настоящую угрозу. И тогда мы погибнем под стенами, а Лунден останется оплотом норвежцев.

Поэтому существовал единственный способ взять город — с помощью хитрости, уловок и отчаянного риска.

— Вот что я собираюсь сделать, — сказал я Стеапе. — Подождать, пока Этельред не покинет остров. Тогда мы вернемся сюда и возьмем два корабля. Это будет опасно, очень опасно, потому что нам придется миновать брешь в мосту в темноте, а корабли разбиваются там даже при свете дня. Но если мы сможем преодолеть эту брешь, то легко попадем в старый город.

— Я думал, вдоль реки стоит речная стена?

— Стоит, — сказал я. — Но в одном месте там есть пролом.

Римлянин построил у реки огромное здание и подвел к нему маленький канал. Тот проходил сквозь стену, там-то в ней и была брешь. Я решил, что римлянин был богачом и ему требовалось место, где мог бы причаливать его корабль. Вот потому он и сделал брешь в речной стене, прорыв канал, — и то был мой путь в Лунден.

— Почему ты не сказал об этом Альфреду? — спросил Стеапа.

— Альфред умеет хранить секреты, — ответил я, — но Этельред — нет. Он бы разболтал всем и каждому, и не прошло бы и двух дней, как датчане узнали бы, что мы собираемся сделать.

Это было правдой. У нас имелись шпионы, но и у наших врагов тоже, и, если бы я раскрыл, что собираюсь предпринять, Зигфрид и Эрик перекрыли бы канал судами и оставили своих людей в большом римском доме у реки. Тогда бы мы погибли еще на причалах.

Мы и сейчас могли погибнуть, потому что я не знал, сможем ли мы отыскать разрыв в обвалившемся мосту, а если отыщем, сумеем ли через него проскочить, там, где Уровень воды понижается и река бурлит. Если мы промахнемся и одно из судов отклонится всего на полвесла к югу или к северу, его снесет на зубья свай, а людей вышвырнет в реку. И я даже не услышу, как они тонут, потому что оружие и доспехи мигом утянут их на дно.

Стеапа все это время размышлял, как всегда неспешно, но теперь задал весьма умный вопрос:

— Почему бы не высадиться перед мостом? — предложил он.