Изменить размер шрифта - +
Настоящий воевода Рава никогда бы не сделал этого.

    – Чего?

    Ендрих ошарашенно моргал, озираясь по сторонам. Он еще был там, на турнирном поле, глядел на поверженного Зигфрида, ухмылялся в лицо маршалу…

    Голос Джакомо Сегалта звучал удивительно просто: ни издевки, ни свойственного старику сарказма. Одно лишь искреннее сожаление:

    – Рыцарь Любина не посягнул бы на личный доспех Зигфрида. Конечно, откуда вам знать, что обычай забирать доспех побежденного фактически не действует уже добрых сорок лет? Теперь победитель довольствуется лишь почетным трофеем. Поступить иначе означает публично унизить побежденного соперника…

    Старик, морщась, запустил длинную руку в груду добра позади себя. С противным скрежетом извлек кирасу, к которой пряжками крепились гребенчатые, непропорционально большие оплечья.

    – Бок надавила, – пояснил он, хотя никто его ни о чем не спрашивал. – Я понимаю вас, Ендрих. Если вы польстились на эту, весьма скромную, броню, то уж доспех Майнцского наследника… Все-таки вы разбойник, не сочтите за грубость. Вам просто не могло прийти в голову, что вы наносите Зигфриду кровную обиду. Формально это не запрещено турнирными правилами. Но… Будущий маркграф не простил вам публичного позора. Верней, не простил рыцарю Любине Раве, воеводе князя Опольского. Мне очень жаль, Ендрих. Нет, мне правда жаль. Ведь вам почти удалось…

    В подвале повисло тягостное молчание.

    – Черт, ведь я же! Я… – Ендрих угрюмо отвернулся, пряча лицо.

    Было слышно, как наверху, в корчме, майнцы принялись горланить песню.

    – Что ж, пожалуй, теперь мой черед, – заставил себя улыбнуться приживал. – Есть ведь и другой способ. Если бы старый маркграф протянул подольше… Сыночек наверняка отравил родителя. Или устроил покушение. Но кто предупрежден – тот вооружен. Ах, друзья мои, кем только не приходилось бывать Джакомо Сегалту! Если б вы знали… Зато маркграфом – никогда. Грех не воспользоваться такой возможностью. Я готов, Марцин. Мне тоже хлопнуть в ладоши?

    Костлявые, еще сильные пальцы потянулись к фигурке государя.

    Голова у фигурки была отломана.

    Этим утром Дитрих фон Майнц проснулся с ощущением близости смерти, острым, словно стилет убийцы.

    Впервые за семнадцать лет покоя и благоденствия.

    Меня сегодня убьют, с ужасающей отчетливостью подумал Дитрих. Меня сегодня убьют, прикончат, отправят к праотцам, и молодой Зигфрид примет корону Майнцской марки. Наследник станет маркграфом, а я стану прахом. Ничем. Зыбкой памятью, призраком прошлого. Не хочу умирать. Не хочу. Наверное, все дело во сне. Это сон разбудил в душе предчувствие гибели. Ночью Дитрих фон Майнц видел события, о которых предпочел бы не вспоминать. Забыть навсегда. И уж во всяком случае, не воскрешать их по ночам.

    Разгром Майнца войсками Витольда Бастарда, герцога Хенингского.

    Это случилось давно – наследнику Зигфриду тогда сровнялось пять лет. Это… Впрочем, какая разница: где, когда и как? Вполне достаточно самого факта, что это однажды случилось. И на долгие годы отбило охоту покушаться на границы соседей. Укротило гордыню, умерило жадность и честолюбие.

    Иногда маркграф был благодарен герцогу Витольду за урок. И вот…

    «Тебя убьют, – шептал тайный гость, без спросу поселившись в душе. – Будь осторожен, старик!»

    Я буду осторожен, в ответ призыву поклялся Дитрих.

Быстрый переход