|
Кроме постели… – да: должен здесь я сказать: над постелью висел образок, изображавший тысячаночную молитву Серафима Саровского среди сосен, на камне [264 - Серафим Саровский (1760 – 1833) – иеромонах Саровского монастыря (пустыни), прославился как подвижник (был долгие годы отшельником, молчальником, затем затворником); в начале XX в. канонизирован православной церковью. Тысячаночная молитва – один из совершенных Серафимом религиозных подвигов, который заключался в том, что он в течение тысячи ночей молился на камне в лесу, повторяя то же самое в дневное время у себя в келье. (См.: Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря Нижегородской губ. Ардатов-ского уезда. Составил священник Л. М. Чичагов. – М., 1896. – С. 56 – 57, 81). Образ Серафима пользовался в символистских кругах большой популярностью; о нем высоко отзывался и Р. Штейнер (см.: Wo loschin Margarita. Die grщne Schlange. Lebenserinnerungen. – Stuttgart. (1968). S. 251), по совету которого М. В. Сабашникова (Волошина) написала и выпустила в свет краткое «житие» Серафима (Сабашникова М. В. Святой Серафим. – М., 1913); друг Белого, поэт, критик и переводчик Эллис (Л. Л. Кобылинский) называл его в своей позднейшей книге «Alexander Puschkin, der religiose Genius Russlands» (1948) одним из величайших людей России. Сам Белый хорошо знал «Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря», которую считал своей «настольного книгою» (Белый Андрей. Материал к биографии (интимный)…, л. 25 об.). В письме к Э. К. Метнеру от 3 марта 1903 г. он утверждал, что Серафим – «единственно несокрушимо-важная и нужная для России скала в наш исторический момент» (ГБЛ, ф. 167, карт 1, ед. хр. 10).] (должен здесь я сказать – Александр Иванович под сорочкою носил серебряный крестик). Кроме постели можно было заметить гладко обструганный и лишенный всякого украшения столик: точно такие же столики фигурируют в виде скромных подставок для умывального таза – на дешевеньких дачках; точно такие же столики продаются повсюду по воскресеньям на рынках; в обиталище Александра Ивановича такой столик служил одновременно и письменным, и ночным столиком; умывальный же тазик отсутствовал вовсе: Александр Иванович при совершении туалета пользовался услугами водопроводного крана, раковины и сардинной коробочкой, содержащей обмылок казанского мыла, плававший в своей собственной слизи; была еще вешалка: со штанами; кончик стоптанной туфли из-под постели выглядывал своим дырявым носком (Александр Иванович видел сон, будто эта дырявая туфля есть живое создание: комнатное создание, что ли, как собачка иль кошка; она самостоятельно шлепала, переползая по комнате и шурша по углам; когда Александр Иванович собрался ее покормить во рту разжеванным ситником, то шлепающее создание это своим дырявым отверстием его укусило за палец, отчего он проснулся). Был еще коричневый чемодан, изменивший давно первоначальную форму и хранящий предметы самого ужасного содержания. Все убранство, с позволения сказать, комнаты отступало на задний план перед цветом обой, неприятных и наглых, не то темно-желтых, а не то темновато-коричневых, выдававших громадные пятна сырости: по вечерам то по этому пятну, то по другому переползала мокрица. Все комнатное убранство было затянуто полосами табачного дыма. Нужно не переставая курить по крайней мере двенадцать часов сподряд, чтоб бесцветную атмосферу превратить в темно-серую, синюю. Александр Иванович Дудкин оглядывал свое обиталище, и его опять (так бывало и прежде) потянуло из перекуренной комнаты – прочь: потянуло на улицу, в грязноватый туман, чтобы слипнуться, склеиться, слиться с плечами, со спинами, с зеленоватыми лицами на петербургском проспекте и явить собою сплошное, громадное, серое – лицо и плечо. К окну его комнаты зелено прилипали рои октябрёвских туманов; Александр Иванович Дудкин почувствовал неудержимое желание пронизаться туманом, пронизать свои мысли им, чтобы в нем утопить стрекотавшую в мозгах ерунду, угасить ее вспышками бреда, возникавшими огневыми шарами (шары потом лопались), угасить гимнастикой шагающих ног; надо было шагать – вновь шагать, все шагать; от проспекта к проспекту, от улицы к улице; зашагать до полного онемения мозга, чтоб свалиться на столик харчевни и обжечь себя водкой. |
