Екатерина не побоялась оставить столицу, где буйствовали гвардейцы, вместе с солдатами грабившие дома иностранцев, а некоторых из них избивали. Особенно досталось герцогу Георгу Людвигу Гольштейн-Готторскому, сурово наказывавшему рядовых во время экзерциций и поэтому пользовавшемуся всеобщей ненавистью. В его дворец ворвались конногвардейцы, потребовали, чтобы он отдал шпагу добровольно, но тот ослушался, и тогда ее у него отобрали силой и нанесли много ударов. Разъяренные, они изломали мебель дворца, разбили зеркала, взломали винный погреб, а самого хозяина едва не убили.

Бесчинства продолжались несколько дней. 30 июня 1762 г. были разграблены не только все кабаки, но и винные погреба иностранцев.

Отправляясь в Петергоф, Екатерина направила Сенату указ: «Господа сенаторы! Я теперь выхожу с войском, чтобы утвердить и обнадежить престол, оставляя вам яко верховному моему правительству, с полной доверительностью, под стражу отечество, народ и сына моего».

Сенат получил повеление непрерывно заседать в ночные часы и сообщать императрице о событиях в столице. Первый рапорт Сенат отправил в два часа ночи: «Государь цесаревич в желаемом здравии находится и в доме ее императорского величества, потому ж и в городе состоит благополучно и повеленные учреждения исправны».

Аналогичного содержания рапорт Сенат отправил в пять и в одиннадцать утра 29 июня. Действительно, в столице нарушать порядок было некому — гвардейские и армейские полки находились в походе в Петергофе.

Среди восьми подписей сенаторов под рапортами на первом месте стояли подписи парламентеров, отправленных Петром III в столицу для улаживания конфликта с супругой, — князя Трубецкого и графа Шувалова.

В свою очередь, Сенат получал известие о продвижении полков и императрицы к Петергофу. В половине третьего ночи Н. И. Панин сообщил, что «наша всемилостивейшая государыня, благополучно марш свой продолжает и в данное время находится в Красном кабачке, куда прибыли в час ночи». Императрица, измученная нервным напряжением, разместилась на втором этаже трактира и немедленно погрузилась в сон.

На первый взгляд, выезд Екатерины из столицы может показаться крайне рискованным, ибо в ее отсутствие там могло произойти всякое. Но Екатерина за часы своего провозглашения императрицей успела заручиться поддержкой вельмож, переметнувшихся на ее сторону. Генерал-прокурор Сената Глебов распорядился задерживать все письма, отправленные из Петербурга; на дорогах, ведущих в столицу, были расставлены посты, задерживавшие всех выезжавших из Петербурга или въезжавших в него; адмиралы распорядились собрать в кулак все плавучие средства и артиллерию для отражения нападения со стороны Кронштадта.

Принятые меры, однако, не обеспечивали сенаторам спокойствия, ибо никто не знал, что происходит в лагере Петра III и с какой стороны следует ожидать ответного удара. Большинство считало, что опасность последует с моря — в случае атаки кронштадтских кораблей столица окажется беззащитной, ибо лодки не могли противостоять линейным кораблям.

Опасения оказались напрасными — в Кронштадт был отправлен адмирал Талызин с краткой, но выразительной запиской Екатерины, адресованной коменданту крепости: «Господин адмирал Талызин от нас уполномочен в Кронштадте, и что он прикажет, то исполнять».

В отличие от Девиера, пассивно наблюдавшего за происходившим в крепости и извещавшего императора о том, что ему будет обеспечена достойная встреча, адмирал проявил расторопность и настойчивость: Голицыну, прибывшему в Кронштадт позже Девиера, предстояло решать сложную задачу — убедить коменданта последовать примеру гарнизона столицы и присягнуть императрице Екатерине.